Я при дворе короля фейри, такая же пленница здесь, как
злосчастный Пак в клетке. Настоящий Итан до сих пор неизвестно где, ждет
спасения. Как он там? Страшно ли ему? А как со злобным подменышем справляются
мама и Люк? Хоть бы мама пострадала не сильно, хоть бы подменыш больше никому
не навредил!
Лежа в роскошной постели в волшебном королевстве, я подумала
еще кое о чем. Мысль родилась из слов Оберона: «Тот, кого ты называешь папой,
тебе не отец. Твой отец — я».
«Не отец», а не «не был отцом». Как будто Оберон знал, где
он. Как будто папа все еще жив. Сердце забилось от возбуждения. Я так и знала!
Наверняка он где-то в Волшебной стране. Может, где-то близко! Если б нам только
встретиться!
Ладно, все по порядку. Нужно отсюда выбираться.
Я села... и уставилась в бесстрастные зеленые глаза Лесного
владыки.
Он стоял спиной к камину, и его лицо в неровном свете
пламени казалось еще более чужим и призрачным. Длинная тень его ползла по
комнате, рога двурогой короны тянулись ко мне поверх одеяла. Глаза в темноте
по-кошачьи светились зеленым. Заметив, что я проснулась, он кивнул и поманил
меня изящной дланью с длинными пальцами.
— Встань, — В тихом голосе звенела властность. — Подойди ко
мне. Давай поговорим, дочь моя.
Я собралась огрызнуться, мол, я тебе не дочь, но слова
застряли в горле. Краем глаза заметив зеркало на туалетном столике, я
вздрогнула и отвернулась: глядеть на свое длинноухое отражение не хотелось.
Откинув одеяло, я обнаружила, что одета совсем иначе. Вместо
измятых штанов и замызганной футболки, которые я не снимала уже два дня, меня
нарядили в кружевную белую сорочку. А перед этим, похоже, хорошенько искупали.
Более того, в изножье кровати красовался мой новый наряд: до нелепости пышное
платье, усыпанное изумрудами и сапфирами, а также накидка и длинные, по локоть,
перчатки. Я покривилась от такого ансамбля и спросила Оберона:
— Где моя одежда? Настоящая?
Лесной владыка высокомерно хмыкнул.
— Я не терплю одежды смертных при моем дворе, — негромко
заявил он. — Пока ты здесь, тебе следует носить то, что подобает твоему
происхождению. Твои смертные тряпки я приказал сжечь.
— Что?!
Оберон сузил глаза, и я испугалась, что зашла слишком
далеко. Видимо, повелитель Благого двора не привык ни перед кем отчитываться.
— Прошу прощения, — пробормотала я и выскользнула из
постели. Об одежде после подумаю. — Так о чем вы хотели поговорить?
Лесной владыка вздохнул и недовольно вперился в меня
взглядом.
— Ты поставила меня в сложное положение, дочь, — промолвил
он, отвернувшись к очагу. — Ты единственная из моих отпрысков появилась в нашем
мире. Странно, что тебе удалось протянуть так долго, даже под присмотром
Робина.
— Отпрысков? — Я моргнула. — Значит, у меня есть братья и
сестры? Сводные?
— В живых никого, — раздраженно отмахнулся Оберон. — И
никого из этого столетия. Твоя мать — единственная из всех людей, кто привлек
мой взор за два последних века.
У меня внезапно пересохло во рту. Я с нарастающей злостью
уставилась на Оберона.
— Зачем? — воскликнула я. Он надменно изогнул тонкую бровь.
— Почему она? Ведь она уже была замужем за моим папой? Вы об этом подумали?
— Нет. — Оберон смотрел безжалостно и равнодушно. — Какое
мне дело до человеческих ритуалов? Мне не нужно позволения, я беру что захочу.
К тому же, будь она по-настоящему счастлива, я бы не сумел ее увлечь.
«Сволочь!»
Я прикусила язык, чтобы не наговорить от злости лишнего. Я
же не самоубийца, хоть и пришла в бешенство. Оберон прищурился, будто услышал
мои мысли, и долго разглядывал меня, как бы напрашиваясь на грубость.
Мы не спускали глаз друг с друга несколько ударов сердца;
вокруг клубились тени, а я силилась не отвести взгляд. Впустую: смотреть на
Оберона — все равно что стать лицом к лицу с надвигающимся ураганом. Я
поежилась и первая опустила глаза.
Через миг лицо Оберона посветлело, губы изогнулись в легкой
улыбке.
— Ты так похожа на нее, дочь, — продолжил он, а в голосе
слышались и гордость, и смирение перед свершившимся. — Твоя мать — невероятная
женщина. Будь она из волшебного народа, ее картины бы ожили на холсте, столько
души она в них вкладывала. Когда я наблюдал за ней в парке, я почувствовал ее
тоску и одиночество. Ей хотелось большего от жизни! Хотелось чего-то
необычайного.
Я не желала этого слушать, не хотела, чтобы он испортил
идеальные воспоминания о моей прежней жизни. Я хотела верить, что мама любила
папу и всю жизнь принадлежала только ему, что мы жили счастливо... Я не хотела
слушать о мамином одиночестве, о том, что она пала жертвой волшебных фокусов и
чар. От брошенной как бы невзначай фразы прошлое мое рассыпалось на
беспорядочные осколки, и мне почудилось, что я совсем не знала мать.
Я рухнула на постель.
— Я выждал месяц, прежде чем явился ей, — продолжал Оберон,
словно не замечая моих страданий. — Я изучил ее привычки, ее чувства, каждый
дюйм ее тела. А потом, когда все же открылся, показал ей только отблеск своей
природы; мне хотелось посмотреть, пойдет ли она навстречу небывалому или
уцепиться за смертное недоверие. Она приняла меня с готовностью, с безудержной радостью,
как будто только и ждала моего появления.
— Хватит! — выдавила я. Внутри все горело. Я закрыла глаза,
борясь с тошнотой. — Я не хочу об этом слышать! Где был папа, когда все это
случилось?
— Муж твоей матери редко ночевал дома, — ответил Оберон,
подчеркнув голосом первые три слова, как бы напоминая, что тот человек мне не
отец. — Может, поэтому твоя мать и желала чего-то еще. Я подарил ей ночь
волшебства, ночь страсти. Всего одну, а после вернулся в Аркадию, и
воспоминания о нас истаяли в ее мозгу.
— Она вас не помнит? Она поэтому мне никогда не
рассказывала?
Оберон кивнул.
— Смертные склонны забывать встречи с нами, — мягко произнес
он. — В лучшем случае принимают нас за яркий сон. По большей части мы полностью
исчезаем из их памяти. Ты это, конечно же, заметила: даже те, с которыми ты
живешь, как будто не помнят тебя. Хотя я всегда подозревал, что твоя мать знала
и помнила больше, чем показывала. Особенно после твоего рождения.
Голос его помрачнел; раскосые глаза почернели, зрачки стали
неразличимы. Его тень поползла по полу, потянулась ко мне длинными пальцами. Я
вздрогнула.
— Она пыталась увезти тебя, — жутко выговорил Оберон. —
Хотела спрятать от нас. От меня!
Король фейри умолк и сделался совсем непохожим на человека,
хотя даже не шелохнулся. Пламя металось в камине, безумно плясало в глазах
Лесного владыки.
— И все же ты здесь. — Оберон моргнул, голос его смягчился,
пламя снова улеглось. — Стоишь передо мной в своем настоящем обличье. С того
момента, как ты шагнула в Небывалое, твое нечеловеческое происхождение не могло
не проявиться. Теперь же я должен быть очень осторожен. — Он весь подобрался,
закутался в мантию, будто собрался уходить. — Осторожность нам необходима,
Меган Чейз, — предостерег он напоследок. — Многие захотят использовать тебя
против меня, кое-кто даже при моем дворе. Будь внимательна, дочь. Я не в силах
защитить тебя от всего.
