Бажанов: «На квартире Сталина жил его старший сын, которого называли не иначе как Яшка. Это был скрытный юноша, вид у него был забитый… Он был всегда погружен в какие-то внутренние переживания. Можно было обращаться к нему, но он вас не слышал, вид у него был отсутствующий».
Есть много рассказов о том, как Надя жалела Яшу, что чуть ли не роман у нее был с мальчиком и… прочая нелепая чушь.
На самом деле она не любила пасынка — диковатого мальчика. Но жалела Иосифа и сама написала об этом его тетке Марии Сванидзе: «Я уже потеряла всякую надежду, что он (Яков. — Э. Р.) когда-либо сможет взяться за ум. Полное отсутствие всякого интереса и всякой цели… Очень жаль и очень неприятно за Иосифа, его это (при общих разговорах с товарищами) иногда очень задевает».
Бедный Яша — нелюдимый, закомплексованный. В Архиве президента есть несколько воспоминаний его сверстников. В. Буточников учился в Кремле в военной школе и дружил с этим неразговорчивым юношей: «Яша почти никогда не принимал участия в оживленном разговоре, исключительно спокоен и одновременно — вспыльчив».
Тоже вспыльчив! Трое вспыльчивых людей оказались под одним кровом. Первым не выдержал самый слабый. Яша не перенес постоянного презрения отца. Чувственный, как все южане, он рано решил жениться. Но отец не только запретил — посмеялся над ним. И Яша пытался застрелиться, но, видимо, испугался и только ранил себя. После этого не захотел остаться в доме — решил уехать, бежать в Ленинград, к Аллилуевым.
9 апреля 1928 года. Сталин — Надежде: «Передай Яше от меня, что он ведет себя как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть ничего общего. Пусть живет где хочет и с кем хочет».
Родив сына, она не работала, жила замкнуто. А он всегда был на работе. Вечно окруженный соратниками, Сталин жил в мужском братстве, всех женщин называл «бабами». Эта пренебрежительность ранила ее. Орджоникидзе взял Надю в свой секретариат, но эта скучная работа была ей противна. Она никак не могла найти себя и опять сидела дома.
Но теперь этому было хоть какое-то объяснение — она вновь носила ребенка. В то время нередкими гостями в ее доме были Сванидзе — Алеша, брат первой жены Иосифа, и его жена, немолодая певица из Тифлиса. Она была близка Наде своим одиночеством. Обе жаловались друг другу на беспросветную жизнь в кругу стареющих революционерок — жен кремлевских вождей.
В архиве среди бумаг Марии Сванидзе я увидел Надино письмо к ней: «Я в Москве решительно ни с кем не имею дела. Иногда даже странно: за столько лет не иметь приятелей, близких. Но это, очевидно, зависит от характера. Причем странно: ближе чувствую себя с людьми беспартийными, женщинами, конечно. Это объясняется тем, что эта публика проще, конечно… Страшно много новых предрассудков. Если ты не работаешь — то уже „баба“. Хотя, может быть, не делаешь этого, потому что считаешь работу без квалификации просто не оправдывающей себя… Вы даже не представляете, как тяжело работать для заработка, выполняя любую работу. Нужно иметь обязательно специальность, которая дает возможность не быть ни у кого на побегушках, как это обыкновенно бывает в секретарской работе… Иосиф просит передать вам поклон, он к вам очень хорошо относится (говорит — „толковая баба“). Не сердитесь — это его обычное выражение („баба“) по отношению к нашему брату».
«Я очень одинока без Нади, — напишет Мария после ее смерти. — Она была умна, благородна, сердечна, пряма, справедлива. Никогда ни о ком не говорила дурно, не сплетничала».
Мужские грубоватые отношения — таков семейный быт настоящих большевиков. Никакой буржуазной сентиментальности! «Твердый», «железный», «стальной» — вот новые комплименты нового строя. Неработающая женщина, которая не может быть товарищем по партии, — кто она? Конечно, «баба». И только «баба».
Взрослея, она все чаще не уступала ему — как когда-то его мать не уступала его отцу. Она уже не прощала ему грубости. Возникали скандалы. Обидевшись, они могли молчать по нескольку дней.
Она говорила ему «вы», он ей — «ты». Однажды он перестал с ней разговаривать, и только через несколько дней она выяснила: он обижен, что она зовет его на «вы». Они умели обижаться оба — надолго обижаться, но все-таки это была любовь — любовь двух странных, точнее, страшных для семейной жизни людей.
Когда они надолго оставались вдвоем, они сводили друг друга с ума обидами. Но, расставшись, не могли друг без друга. Впрочем, подолгу вдвоем они, к счастью, бывали только на отдыхе — на юге. В московской жизни домой он являлся поздно, успевал выпить чаю — и спать!
Она родила ему второго ребенка. Дочка была светленькая, и он с удовольствием назвал ее Светланой. Вождь России должен иметь светловолосую русскую дочку…
Дочку он любил, но жестокие ссоры двух трудных характеров продолжались. И как-то, после очередной ссоры, она уехала с детьми «навсегда» в Ленинград к Аллилуевым. История странно повторялась: так же когда-то спасалась от его отца мать, убегая с детьми из дома.
И опять они мирились… Она задумала изменить жизнь, получить профессию, перестать быть «бабой», чтобы ему не краснеть за ее безделье — знала, как он болезненно самолюбив во всем. Она решила поступить в Промышленную академию — так ей советовал Бухарин, бывший до партийных сражений одним из самых близких друзей дома. Впрочем, и теперь, после своей капитуляции, он часто захаживает в дом. Дети его обожают. Он наполнил их дачу забавными животными — по комнатам бегали ежи, а на балконе жила ручная лиса.
Когда Николая Ивановича расстреляют, «по обезлюдевшему Кремлю долго бегала лиса Бухарина», — вспоминала в своей книге Светлана Аллилуева.
Письма Иосифа и Надежды
Но сейчас 1929 год. Они еще живы — и Надежда, и Бухарин. В этом году, пока она сдает экзамены, Сталин, как всегда осенью, отдыхает на Кавказе. Раньше они отдыхали вдвоем, но теперь она возвращается в Москву раньше — из-за Академии.
Они переписываются. Сталин сохранил в своем личном архиве эту переписку — то немногое, что осталось от погибшей жены. Маленькие конвертики, которые доставлял ей фельдъегерь, с надписью:
«Надежде Сергеевне Аллилуевой лично от Сталина» и ее ответы. Письма от нее он сохранил не все — только по 1931 год. За следующий год — год ее таинственной гибели — письма отсутствуют.
Его письма очень кратки. Однажды он сказал Демьяну Бедному, как ненавидит писать письма. Продолжение того же партийного менталитета: письма, дневники — это все личное, это все из мира, который они разрушили.
В Архиве президента — в бывшей квартире Хозяина — я читал эти невыразительные письма. И все-таки… слышатся, слышатся в них (тайна писем!) их голоса.
«01.09.29. Здравствуй, Татька! (Так он ее звал — ласково, детским ее прозвищем. — Э. Р.) Оказывается, в Нальчике я был близок к воспалению легких… у меня хрип в обоих легких, и не покидает кашель. Дела, черт побери».
«02.09.29. Здравствуй, Иосиф! (По-партийному, без сентиментальных эпитетов. Иногда появляется „Дорогой Иосиф“ — но это максимум нежности. — Э. Р.) Очень рада за тебя, что в Сочи ты чувствуешь себя лучше. Как мои дела с Промакадемией? Сегодня утром нужно было в Промакадемию к 9 часам, я, конечно, вышла в 8.30. И что же — испортился трамвай. Стала ждать автобуса — нет его! Тогда я решила, чтобы не опоздать, сесть на такси… Отъехав саженей сто, машина остановилась. У нее тоже что-то испортилось. Все это ужасно меня рассмешило. В конце концов в Академии я ждала два часа начала экзамена…»
