Хозяин увидел: череп бога войны глядел на людей…
События развивались: 21 июня ему сообщили, что немецкий фельдфебель-перебежчик заявил: война начнется на рассвете 22 июня.
Неумолимо верящий в здравый смысл, он знает — это провокация. Но весь день из пограничных округов идут сведения о передвижениях немецких войск у границы.
Ночью он все-таки дает осторожную директиву: «В течение 22–23 июня возможно нападение немцев на фронтах. Нападение может начаться с провокационных действий, задача наших войск не поддаваться ни на какие провокации, но одновременно быть в полной боевой готовности, чтобы встретить внезапный удар немцев и их союзников. В течение ночи скрытно занять огневые точки укрепленных районов. Рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, тщательно ее замаскировать. ВВС привести в боевую готовность».
Глава военно-морского ведомства адмирал Кузнецов получил указание: связаться немедля с командующими флотов — объявить полную боевую готовность.
В 21 час 30 минут Молотов вызвал посла Шуленбурга и высказал обеспокоенность своего правительства: «В чем причина массового отъезда сотрудников посольства? В чем недовольство Германии, если оно есть? Почему нет ответа на миролюбивое заявление ТАСС?»
Шуленбург отвечал невразумительно, он был явно подавлен.
Молотов, конечно же, все понял. И думаю, испугался: не дай Бог, если выйдет, что он понял, когда Вождь не понял…
И Молотов предпочел не понять растерянность Шуленбурга.
Политбюро заседало весь день. В полночь после заседания черные машины повезли Хозяина и ближайших его соратников на Ближнюю дачу. Он старался отвлечься…
Молотов: «21 июня были на даче у Сталина часов до 12. Может быть, даже кино смотрели».
Но с весельем не выходило. И он предложил Молотову отправить шифрограмму послу в Берлине — пусть поставит перед Риббентропом те же вопросы, которые задавали Шуленбургу.
Молотов поехал в наркомат. В 00.40 (уже 22 июня) в Берлин пошла шифрограмма.
В 3.30 немецкие самолеты сбросили бомбы на Белоруссию. В 4.00 немцы уже бомбили Киев и Севастополь.
В это время Хозяин мирно спал на Ближней даче.
Из воспоминаний Г. Жукова: «Нарком велел мне звонить Сталину.
Заспанный голос дежурного:
— Кто говорит?
— Начальник штаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.
— Что? Сейчас? Товарищ Сталин спит.
— Будите немедленно, немцы бомбят наши города». Минуты через три Сталин подошел. Жуков доложил обстановку.
В ответ — молчание.
— Вы меня поняли? — переспросил Жуков. Снова молчание. И наконец:
— Где нарком? Приезжайте с ним в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал все Политбюро.
В ночь на 22 июня началась война.
Шел третий день после вскрытия гробницы Тимура.
Глава 21
Первые дни войны
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война…
Из советской песни
Свидетель
Еще горели фонари, когда машина Хозяина въехала в Кремль. Немцы напали — в воскресенье, на умеющую отдыхать страну. Сколько хмельных голов отсыпалось после вчерашних веселий! Так что он, конечно же, со страхом ждал известий об уроне.
Он приехал в Кремль первым. И вскоре, разбуженные Поскребышевым, входили в его кабинет члены Политбюро.
Я просматриваю Журнал регистрации лиц, принятых Сталиным в тот страшный день, точнее, рассветное теплое утро. 22 июня — Молотов, потом Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков, Маленков, Микоян, Каганович…
Но среди пришедших в кабинет был человек, не указанный в Журнале, ибо он не был посетителем.
Я. Чадаев был управляющим делами Совнаркома. Хозяин поручил ему вести краткие записи всех заседаний Правительства и Политбюро, проходивших в его кабинете.
Как упомянет несколько раз Чадаев в своих воспоминаниях, он «был единственным, кому Сталин разрешил записывать». Поэтому его рукопись о драматическом начале войны, написанная уже после смерти Хозяина, представляет огромный интерес.
После кончины самого Чадаева рукопись оказалась в секретном фонде Архива Октябрьской революции. Там, уже в период Перестройки, мне удалось прочесть эти неопубликованные воспоминания, названные автором «В грозное время».
В первые дни войны, согласно стойкой легенде, Сталин, потрясенный гитлеровским нападением, совершенно растерялся, впал в прострацию, а затем попросту уехал из Кремля на Ближнюю дачу, где продолжал пребывать в совершенном бездействии. Я знал его биографию (уроки, полученные в Гражданской войне, когда большевики, потерявшие три четверти территории, смогли победить), и все это показалось мне очень странным.
Но, прочтя чадаевские воспоминания, я смог понять поведение Сталина…
Чадаев: «На рассвете у Сталина были собраны члены Политбюро плюс Тимошенко и Жуков. Докладывал Тимошенко: „Нападение немцев следует считать свершившимся фактом, противник разбомбил основные аэродромы, порты, крупные железнодорожные узлы связи…“ Затем Сталин начал говорить, говорил медленно, подыскивая слова, иногда голос прерывала спазма. Когда он закончил, молчали все и молчал он. Наконец он подошел к Молотову: „Надо еще раз связаться с Берлином и позвонить в посольство“».
Он еще цепляется за надежду: а может, все-таки провокация?
Молотов из кабинета позвонил в наркомат иностранных дел, все ждали, он сказал кому-то, чуть заикаясь: «Пусть едет». И пояснил: «Шуленбург хочет меня видеть». Сталин сказал коротко: «Иди».
Первый заместитель начальника Генерального штаба Ватутин отлучился из кабинета на несколько минут, чтобы получить новые данные, вернулся и объявил: «Немецкие войска быстро движутся вглубь страны, не встречая сильного сопротивления».
Молотов ушел в свой кабинет в Кремле с видом на колокольню Ивана Великого. Туда и приехал к нему посол Шуленбург.
Чадаев: «После беседы с Шуленбургом Молотов вернулся в кабинет и сказал: „Германское правительство объявило нам войну“. Это вызвало замешательство среди членов Политбюро».
Да, они верили Хозяину и по-прежнему надеялись: это всего лишь провокация — проверка сил. Разговор с послом все утрясет.
«Сталин произнес спокойно: „Противник будет бит по всему фронту“. И обратился к военачальникам: „Что вы предлагаете?“
Жуков: „Дать указания пограничным войскам ударить по всему фронту и задержать зарвавшегося противника“.
Тимошенко: „Не задержать, а уничтожить“.
