— Хорошо…
Она бросила вопросительный взгляд в сторону других ребят, чтобы понять, как они относятся к такой просьбе. А они никак не относились! Они уже переключились на мысли о других делах. Театральная студия перестала иметь значение, Ася — тоже, она ведь так и осталась невидимкой. Скорее всего, половина участников студии вообще не услышали, как ее попросили остаться. И хорошо, если только половина!
Так что она заставила себя стоять на месте, хотя тревога внутри нарастала, и ей отчаянно хотелось испариться. Но если она продолжит вести себя, как стеснительная дурочка, она будет невидимкой и дальше.
Это была дурацкая ситуация во всех отношениях. «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться» — вот такая дурацкая, как в несмешном анекдоте. Они с Тимуром Никитичем были одни в актовом зале, окруженные приглушенным золотистым светом — электричество во время репетиций экономили. На город опустилась ранняя декабрьская тьма, и казалось, что уже очень поздно, хотя где-то в школе еще шли занятия… Но не в этом крыле. Тут царила тишина. Получается, они оказались в обманчиво романтичной обстановке, которая не несла ничего хорошего.
И снова Ася упрекнула себя за такие мысли. Это же ее учитель! Почему она ищет подвох там, где его нет? Она заставила себя улыбнуться и подошла ближе.
— Как тебе твоя роль, Ася? — спросил Тимур Никитич, наблюдая за ней.
Взгляд был какой-то странный, как будто слишком сильно блестящий… Но Ася в таком не разбиралась и решила вообще никаких выводов не делать. Все равно ведь ошибется!
— Не могу сказать, что она мне близка, — осторожно ответила она.
— Это я вижу. Танюша — она раскрепощенная, принимающая себя и желания своего тела. Ей от этого хорошо. Но когда ты пытаешься ее играть, ты совсем не такая. Заметь, я говорю «пытаешься играть». Пока ты ее по-настоящему не играешь.
— Я знаю… Это просто не я.
— Это и не должна быть ты! Ты — актриса, ты можешь как угодно относиться к персонажу, но уметь в него перевоплощаться.
— Вы же раньше говорили, что в роли нужно искать что-то близкое себе…
— Я не про то говорил, — отмахнулся Тимур Никитич. — Ася, мы не просто готовим спектакль. Мы с ним будем выступать на конкурсе! На что мы вообще можем надеяться, если наша главная героиня себя не принимает?
— Тогда, может, назначите на главную роль кого-нибудь другого? А я бы сыграла, например, Катеньку…
Ей было непросто сказать это. Асе казалось, что она сама себе копает яму, отказываясь от главной роли. Но ей так не хотелось подводить остальных, что она готова была на эту жертву. Тимур Никитич лишь беззаботно рассмеялся.
— Ну какая ты Катенька? Она же рыба мороженая! А в тебе есть страсть, просто скрытая. Ася, я бы не дал тебе главную роль, если бы сомневался в тебе. Нужно просто преодолеть комплексы, это тебе пригодится! Я ведь не собираюсь тебя просто отчитывать. Я — педагог, моя задача — научить тебя играть, а не критиковать за то, что ты не умеешь. Вот что… давай порепетируем сцену танца Петра и Танюши.
— Но эту сцену тоже решили убрать!
— Ася, я тебе уже все объяснил. Пока мы не репетируем спектакль, а вводим тебя в образ!
Сцена танца была далеко не самой откровенной в пьесе, но тоже непростой, и Ася радовалась, когда школьный совет заставил убрать эту часть. Теперь же Тимур Никитич включил на магнитофоне медленную музыку — не слишком громко, чтобы не услышали в холле, — и подошел к ней.
Ася все еще смущалась, он — нет. Он сам притянул ее к себе, заставляя двигаться под музыку. Она не вырывалась, но чувствовала себя не актрисой, а камнем посреди дороги. Тимур Никитич тоже это заметил, буквально через минуту он отстранился от нее и строго сказал:
— Ася, хватит, это не дело. Просто позволь себе расслабиться, и станет легче. Вот что… для начала, сними ты эту хламиду цвета седой мыши! Танюша никогда бы подобного не надела. Ты должна мыслить как она.
Хламидой он назвал свободный свитер, который она натянула поверх блузки. Это был скорее стратегический шаг, а не дань моде: под свитером Ася прятала слишком тонкую ткань, сквозь которую просвечивалось белье. Дурацкий лифчик стал ей мал, и она сто раз просила маму купить новый — а мама сто раз забывала. Это не было такой уж большой проблемой, пока свитер хранил ее позорную тайну. Но показываться в таком виде Тимуру Никитичу она точно не собиралась!
— Да я как-то… Мне холодно, вообще-то…
— Ася, здесь тепло. Это нужно для роли.
— Мне некомфортно, и я бы, если честно…
— Ася! Я знаю, что делаю. Так надо.
Он повысил на нее голос. Совсем чуть-чуть, и он точно не кричал, но для Аси и это было много. Несмотря на все сомнения насчет этой пьесы, она отчаянно не хотела лишиться места в студии. Да и вообще, Тимур Никитич стал первым в этом дурдоме, кто по-настоящему поверил ей, она не хотела его разочаровывать!
Поэтому она стянула свитер и осталась в блузке и расклешенной юбке до колена. Блузка выглядела именно так, как и ожидала Ася: отвратительно. Но Тимур Никитич и глазом не моргнул, это несколько успокоило ее, заставило подойти к нему, позволить снова обнять себя.
— Видишь, Ася? Все не так уж сложно. Расслабься, у тебя как будто судороги! Беда в том, что ты стесняешься, я знаю. А не надо стесняться, актрисы этого никогда не делают! Они понимают, что это все театр. Здесь любой поцелуй, любое прикосновение — это нормально, просто такое искусство. Высокое искусство, которое ты должна себе позволить!
Его голос звучал ровно, мягко, и если только слушать его, невозможно заподозрить, что есть подвох. Однако Ася не только слушала, она еще и чувствовала. Одной рукой Тимур Никитич продолжал обнимать ее за талию, привлекая к себе, не позволяя отойти. А вот другая рука словно решила пожить своей жизнью. Ася почувствовала, как пальцы преподавателя скользнули по ее волосам, осторожно погладили ее щеку, задержались на шее, касаясь ее так, что по коже мурашки пошли.
Все это было в пьесе… Или было нечто подобное.
Это нормально. Нельзя срываться, нельзя…
Рука скользнула ниже. Тимур Никитич наклонился к ней, и теперь он уже не просто говорил, а шептал ей на ухо. Его рука погладила ее ключицу, опустилась ниже, к груди, и задержалась там, очерчивая линию, где проклятый лифчик сидел слишком туго. Ася почувствовала, как ей стало тяжело дышать и отчаянно захотелось расплакаться. Она понимала: еще хоть слово, и слезы прольются, она выставит себя полной истеричкой, опозорится тут, лишится места в студии… Поэтому она молчала, даже когда его рука начала медленно расстегивать пуговицы блузки, касаясь обнаженной кожи все чаще, все наглее, сдвигая в сторону тонкую ткань лифчика, по-хозяйски ощупывая все, что под ней.
Асе было четырнадцать лет, и она прекрасно понимала, что происходит. Она просто не могла поверить, что это происходит с ней. Шок накрывал ее ледяной волной, лишая сил, лишая воли. Соглашаться было страшно. Сопротивляться она не решалась. Она просто позволила событиям развиваться, отчаянно умоляя вселенную о помощи.
