Испанцы находились в левом крыле, двигавшемся по возвышенности; император и герцог Альба с немецкими солдатами располагались в центре; итальянцы и 150 мальтийских рыцарей двигались справа, вдоль морского берега. Изгнав разобщенные группы арабов, ехавших верхом и устраивавших засады среди скал и ущелий, из-за которых погибло большое число христиан, захватчики продолжили свой путь до тех пор, пока Алжир не оказался окружен со всех сторон, кроме севера. Казалось, будто его судьба решена. После непродолжительной стрельбы из тяжелой пушки Карла испанцы получили бы возможность ворваться в разлом и взять цитадель штурмом. Находившийся внутри Хасан Ага, в распоряжении которого имелось лишь 800 турок, а также, возможно, 5000 арабов и мавров, должно быть, уже сожалел о гордом ответе, который только что дал на требование императора сдаться.
Затем, когда уже казалось, будто конец близок, на помощь алжирцам пришли силы природы. Сами звезды были на их стороне. Пошел сильный дождь, и в лицо христианским солдатам подул ветер. В итоге эти несчастные люди, лишенные палаток или плащей, имевшие с собой лишь незначительные запасы пищи, так как продовольствие еще только начали спускать с кораблей на сушу, всю ночь стояли по колено в чавкающей жирной грязи, мочившей кожу, мерзли под проливным дождем и холодным ветром и, истощенные и несчастные, были готовы все бросить. Утром они уже не могли противостоять неистовому шторму, порох промок, а внезапная вылазка турок посеяла в рядах промокших солдат панику, для подавления которой потребовались все хладнокровие и храбрость мальтийских рыцарей.
В конце концов врага вытеснили из траншей и стали преследовать вплоть до Баб-Азуна, причем по пути постоянно разгорались стычки. Казалось, будто преследуемые и преследователи войдут в ворота вместе, однако те внезапно закрылись, и не успел храбрый мальтийский рыцарь воткнуть кинжал в ворота, чтобы бросить вызов гарнизону, как христиане попали под такой ожесточенный обстрел, который велся из-за зубчатой стены, что были вынуждены давать команду к отступлению. Мальтийские рыцари, одетые в алые дублеты, сверкавшие подобно свежей ране, не поворачиваясь к противнику спиной, прикрывали отступление.
Затем Хасан приказал своим лучшим всадникам выехать за ворота, и, подгоняя коней ударами пяток по бокам, многочисленные мусульмане стали спускаться с холма. Мальтийские рыцари справились с потрясением с помощью железной воли, хотя и понесли серьезные потери. Итальянцы обратились в бегство, спасая свои жизни. Немцы, которых Карл отправил на выручку погибающим товарищам, быстро вернулись, даже не обнажив клинки. Тогда император, надев свои доспехи, пришпорил коня, направив его в самую гущу беглецов, и, держа в руке шпагу, с помощью горячих упреков сумел устыдить их и заставить драться. «Давайте, господа, – затем призвал он окружавших его представителей знати. – Вперед!» Таким образом ему снова удалось вернуть своих подавленных солдат на поле боя. На этот раз панику, зарождавшуюся среди рядовых, подавляла хладнокровная храбрость кабальеро, благодаря чему турок удалось загнать обратно в город. Эта стычка стоила императору 300 человек и дюжины мальтийских рыцарей. На протяжении всего того дня Карл вместе со своими офицерами, поголовно являвшимися крупными синьорами, стоял в доспехах под проливным дождем, зорко наблюдая за происходящим, несмотря на воду, затекавшую в их обувь.
Если бы Карл во что бы то ни стало вытащил корабли на берег и достал бы тяжелую артиллерию, продовольствие, палатки и боеприпасы, он сумел бы победить. Однако император потерял несколько драгоценных дней, и утром 25-го числа разразился такой шторм, с которым смертные моряки редко сталкивались даже вне подобного побережья, – подул северо-восточный ураганный ветер, известный в современном Алжире как Карлов шторм, настолько сильный, что совсем немногие суда отошли подальше от подветренного берега.
Огромная флотилия, стоявшая в бухте, была на волосок от полного уничтожения. Якоря и канаты не могли удержать перегруженные, теснившие друг друга корабли. Суда одно за другим срывались с якоря и кренились в сторону ветра, опускаясь до тех пор, пока их палубы не погружались под воду. Доски отрывались, корпуса кораблей, стоявших борт о борт, разбивали друг друга. Многие члены корабельных команд, обезумевшие от страха, бросились на берег. В течение шести часов затонули 150 кораблей. Гребцы с галер, которым надоело сидеть на веслах, наконец поддались, и 15 кораблей подошли к берегу, где их, спрятавшихся среди холмов, уже ждали берберы, которые стали протыкать копьями несчастных моряков, как только те спустились на землю.
Худший день закончился, на следующее утро шторм утих, и Дориа, сумевший увести значительную часть флота в открытое море, вернулся, чтобы стать свидетелем очередного безрассудства. Он был зол на императора за то, что Карл не прислушался к его совету и подверг флот и армию подобной опасности; он испытывал отвращение к своим капитанам, полностью лишившимся хладнокровия во время урагана и жаждавшим вытащить свои корабли на берег до конца шторма, несмотря на почти полную неизбежность гибели (а они еще называют себя моряками!).
Прибыв к Карлу, он выяснил, что король прекрасно осознает необходимость временного отступления, которое позволило бы армии пополнить запасы и обзавестись новой одеждой. Лагерь свернули. Император лично следил за этим процессом, стоя у входа в свою палатку в длинной белой мантии и тихо бормоча фразу из христианской молитвы: «Да будет воля Твоя» – Fiat voluntas Tua. Христиане оставили свои вещи и артиллерийские орудия, голодные солдаты съели коней, приписанных к легкой артиллерии, а затем началось отступление.
Отступление всегда сопряжено с унижением, но то, как отступала эта невезучая армия, напоминало предсмертную агонию. Усталые ноги солдат застревали в глубокой грязи, а когда объявили привал, они могли лишь сидеть на своих алебардах, так как лечь значило задохнуться в грязи. Им приходилось преодолевать горные речки, разлившиеся настолько сильно, что вода доходила до груди солдат, и тех, кто переходил вброд, смывало до того, как они успевали наскоро соорудить мост из обломков собственных кораблей – какое жуткое унижение. Их фланги постоянно подвергались угрозе нападения со стороны Хасана и многочисленных турок и арабов. Удрученные итальянцы, не чувствовавшие в себе сил для подобной работы, часто оказывались в лапах преследователей. Немцы, не способные сделать что-либо без своей традиционной напыщенности, были скорее обузой. И только поджарые испанцы желали отступления с чувством, напоминающим их природную храбрость.
Наконец усталые солдаты добрались до залива Темендефуст, где стояли на якоре остатки флота. Ввиду скорого прихода зимы и невозможности перевезти припасы для армии в шторм было принято решение подняться на корабли. Кортес протестовал напрасно: во время военного совета решили, что наступило не подходящее для возмездия время года. Затем возникла новая проблема: как разместить армию, численность которой по сравнению с моментом высадки уменьшилась всего на пару тысяч человек, если почти треть судов утонула. Как это ни прискорбно, но Карл велел бросить лошадей в море, и, несмотря на мольбы хозяев, их любимых бесценных коней перебили и покидали за борт. Знаменитая порода испанских лошадей была почти полностью уничтожена. Это была еще одна трагедия. Большинство солдат 2 ноября находилось на борту кораблей. Карл решил, что покинет берег последним, но ветер крепчал, волны поднимались все выше, и, наконец, он приказал поднять якорь. В Алжире любят рассказывать историю о том, как великий император, который с радостью зажал бы Европу в своем кулаке, с грустью снял с головы корону и, бросив ее в море, произнес: «Плыви, безделушка, пусть какой-то более удачливый правитель спасет и наденет тебя».
