Иоанн повернулся к Дрю и заговорил. Он предположил, что парню будет тяжело видеть то, что последует далее. Сказал, что тот должен вернуться в дом и ждать. Пообещал, что все кончится, как только будет получено покаяние.
Сомнение сменилось принятием, и вскоре Мэри Мэй поняла, что осталась наедине с Иоанном. За Дрю закрылась дверь, и мужчина шагнул в сторону, оказавшись под лучом света. Снизу он казался тенью, и девушке почудилось, что это ее отец смотрит на нее сверху вниз.
Да, это был ее отец. Не оставалось никаких сомнений. И когда мужчина сдвинулся так, что его стало возможно разглядеть, это лишь укрепило ее уверенность. Его лицо. Его глаза. Прикосновение его руки к щеке. Мэри Мэй не понимала, как это возможно. Она просто наблюдала, как он отошел в другую часть комнаты и некоторое время вовсе не смотрел на нее. Это он, думала она. Это точно он. Ее разум все еще пытался разобраться в происходящем, но все тело уже было во власти наркотика.
Отец вернулся к ней. Он взял ее руки в свои и развернул ладонями вверх. Его взгляд был так внимателен, будто он хотел создать карту ее отпечатков. Когда он заговорил, его голос то нарастал, то стихал. И это был голос не Иоанна, а ее умершего отца. Он словно утешал ее из потустороннего мира. Каждое его слово было тщательно подобрано. Он говорил и делал паузы, растягивал слоги или же наоборот резко замолкал.
– Твои руки, – говорил отец. – Только посмотри, что ты с ними сделала… Что ты сделала, чтобы попасть сюда.
Все в синяках и царапинах. Все эти раны – пустые и тщетные усилия. Ты пришла к нам, пусть ты пока сама этого не понимаешь. Ты пришла к нам, чтобы исполнить свое предназначение. И твои руки – начало всему. Подумай, что они могут построить. Представь, что они могут сотворить. В каждом пальчике столько силы, а для всех десяти нет вовсе никаких преград.
Это впечатляло. Словно золотая середина меж палаточными сборищами и берущими змей протестантами. Мэри Мэй пыталась понять все в целом. Она пыталась найти смысл в том, что видела. Пыталась определить, Иоанн это или ее отец, но в то же время не понимала разницы. Она слушала переливы голоса и думала о жизни после смерти, о том, что души способны возвращаться, если это необходимо, о том, что же эта душа, наделенная неизбывной мудростью, знающая, что ждет за чертой, видит сейчас в ней – признает ее ангелом или демоном, сулит кару или спасение.
Он продолжал смотреть на нее, а затем будто отдалился к стене, где были развешаны куски кожи. В сознании девушки они шевелились, порождая шорох сброшенной змеиной чешуи – символа преемственности физических тел.
Она больше не верила. Не верила, что перед ней ее отец. Из-за смертной черты никто не мог вернуться. Он ушел. Он ушел из этого мира, а значит, не мог быть сейчас перед ней.
Иоанн продолжал смотреть на нее. Его взгляд оказывал почти магическое действие. Он, словно ягуар, взирал из темноты на свою добычу. Понимание, где она и с кем она, обрушилось на Мэри Мэй, подобно водопаду. Она попыталась отползти в сторону, но мужчина крепко держал ее ладони в своих. Когда она опустила взгляд, то это уже были не руки Иоанна. Это опять были руки ее отца. Морщинистые и мозолистые. Любящие. Эти руки она не могла ненавидеть. Она хотела держаться за них, как будто это могло помешать ему вновь оставить ее одну.
Когда она вновь подняла взгляд, он поглаживал ее руки так, как родитель может утешать свое дитя.
– Вместе, – с нежностью проговорил он, – рука в руке, так в одной семье мы делим тепло и понимание. Мы делим с тобой дар открывающихся возможностей. Но без этого дара ты совсем одна.
Он держал ее руки еще мгновение, а потом резко отпустил, и девушка поняла, что он хотел сказать, в тот же миг ощутив холод комнаты. В воздухе ощущалось разложение, но не столько из-за кожи, сколько из-за ощущения потерь и сожалений.
– Ты понимаешь? – вопросил мужчина. – Ты понимаешь свой грех? Ты видишь, как он преграждает тебе путь к вратам небесным?
Он вновь стоял в потоке света, и его кожа сияла изнутри. Отец. Его волосы казались облаком. Она растерянно осмотрелась, как будто бы находясь на границе между сном и явью, чуя опасность, но не понимая, откуда она исходит. Она видела лишь своего отца и больше всего хотела оказаться рядом с ним, схватить и никогда не отпускать. Но сейчас она не могла даже пошевелиться, как будто бы она находилась под водой, а он смотрел на нее с поверхности.
Он вновь заговорил:
– Этот грех будет помыкать тобой. И в снах, и наяву он будет отравлять твою жизнь. Но я могу его остановить. Я могу вытащить его на поверхность и затем когда-нибудь срезать с твоей кожи. Приветствуешь ли ты это?
Он замолчал, ожидая ответа. Все вокруг было заполнено клочками чужой кожи и чужими грехами. Когда же она вновь посмотрела на мужчину, ее отец исчез, а то, что она увидела, не было уже ни Иоанном, ни Дрю, ни человеком вовсе. Это был лишь глас, и он вещал из-под облаков, обращаясь к тысячам внемлющих.
И она выдохнула:
– Да.
Он воодушевился, и его голос принялся метаться по комнате из угла в угол, так что девушке было сложно понять, откуда именно он звучит:
– Что же за прекрасная вещь – благодать рук. Это дар, данный всем нам. Словно язык, словно разум, словно мускулы под нашей кожей. Это все инструменты, и их можно использовать праздно. Истерзанные и изломанные, испорченные, даже разбитые, они способны исцелиться. В них сила, и сила эта не может быть забыта. Несмотря на все то зло, что сделали эти руки, на все ошибочные пути, на которые они тебя завели, на все то время, что было потрачено на поклонение ложному пророку… эти руки могут исцелиться. И могут стать тем инструментом, коим были задуманы изначально.
Он вновь вернулся к Мэри Мэй. Действие наркотика чуть-чуть ослабло. Она вновь могла отличить Иоанна от своего отца. Мужчина опять взял ее за руки. Она ощутила страх, но не из-за своего положения, а из-за того, что он ей говорил. Его слова, будто яд, просачивались внутрь нее. Они опутывали и застывали, грозя охватить собой все ее существо.
– Я рад, – сказал Иоанн. – Я рад, что Блажь навела тебя на путь истинного понимания.
Он заставил ее зацепиться пальцами за воротник и потянуть, разрывая ткань, пока она не ощутила холодок мертвого воздуха на обнаженной плоти.
– Твой грех будет здесь, над твоей грудью. Он станет знаком, чтобы ты запомнила нас. У тебя будет много дней и ночей, чтобы обдумать свое положение. И в конце ты придешь к единственному выводу и примкнешь к нам. Ты отдашь нам свой грех и свою жизнь. Но сначала мы должны приготовить тебя. Мы омоем тебя и, коль скоро твой грех – Зависть, мы нанесем его так, чтобы все могли его видеть.
Уилл проник внутрь через заднюю дверь и замер, оценивая ситуацию. Перед ним открывался длинный коридор. Шесть ламп висели под потолком через каждые 10 футов. Всего их было шесть, и под каждой виднелась дверь. Охотник не был здесь уже много лет, но он прекрасно помнил это место и знал, как найти нужную комнату, где некогда прибили к стене и его татуировка. Он не сомневался, что именно в ней найдет Мэри Мэй, поскольку однажды и сам был там.
