И весь этот сословно-бандитский уклад соседствовал с патриархальном укладом населения. Там, где слово старшего – закон. Перечишь старшему – получаешь как минимум подзатыльник. Или в лоб, фирменным ударом Ефима. Или плетей. Здесь много разных способов насилия. Старший всегда прав. И тут еще благородные, которые точно так же гнут через колено старших в деревнях.
Не знаю, наверное, деревенское патриархальное население было не шибко радо такому укладу. Откуда-то же брались все эти крестьянские восстания Стеньки Разина и Емельяна Пугачева, о которых писали в учебниках? «Людишки», как их называли благородные, уходили в партизаны. Становились такими же разбойниками, как и первые в роду благородных. Разбойников, ушедших в леса да степи, подальше от государства, успешно отбивавшихся от полицейских операций государевых людей, в России нарекали казаками. С ними пытались договариваться, как с власть имеющими. Хотя все равно рано или поздно все казачьи анклавы уничтожались государством, потому что главный грабитель должен быть один. А на тех, кто не смог выиграть свое локальное восстание, свою маленькую крестьянскую войну, ложилось наказание. Крепостничество. Эдакий странный аналог то ли рабства, то ли сервитута. Кривой перевод европейского феодализма на российскую юридическую почву.
Крестьянство платило бандитам дань. Всем бандитам. И лесным, и городским, и тем, которые с плюмажем, и тем, которые в рясах, и много кому еще. Притаившись до поры до времени. Профессионально ломая комедию и притворяясь тупым, ограниченным и забитым скотом. Выжидая момента, когда можно будет снова попытать счастья в крестьянском восстании. И, если повезет, стать казачеством – восставшими крестьянами, которые смогли отбиться от атак благородных.
Из-за этого, собственно, здесь вместо всеобщей воинской повинности – рекрутские наборы на пожизненную службу. Во-первых, потому что на судьбы плебеев бандитам наплевать. Ну а во-вторых… Благородные ни за что и никогда не отпустят человека, обученного воинскому искусству, жить среди крестьян. Среди своего потенциального врага. Солдат будет служить, пока не умрет. Ну а если служить более не сможет, уйдет в горожане. Потому что горожане тоже враждебное крестьянству общество.
На том и стоит феодальный строй. Никакой Родины, никакого «народ». Понятия «наши» – «не наши» здесь определяются сословием. «Подлое сословие» можно грабить, убивать, требовать, заставлять. Просить и договариваться – никогда. А с благородными – как со своими. Потому на войне тут пленных солдат запросто могут переодеть в свои мундиры и заставить воевать в своей армии. А что? Какая разница-то, людишки везде одинаковые. Можно равно запороть до смерти и своего, и чужого. Плетей дал да к присяге привел. Попал в плен свейский сержант Мартин Нироннен – стал русский ундер-офицер Мартын Нироннен. И что интересно, служит такой солдат новой Родине, бывшим врагам, так же, как и своей старой Швеции, в которой родился. Да хорошо служит. Вон в офицеры выбился, стал первым в своем роду благородным. А с благородным, с офицером, – честь по чести, переговоры, вино, уважение, честное слово. И не важно, чьей страны будет этот офицер – Германии, Франции, Австрии, Швеции, России… Он – с титулом, он – свой.
Таков здесь уклад. И тут появляюсь я, весь такой красивый. Со своим самоваром, за Родину, за Сталина, за Русь-матушку, против немчуры окаянной. Все как учили.
Ох, опять спину прострелило! Когда корка от рубцов начинает подсыхать, она как бы стягивает кожу. А опухоль раздувается, отекает, и корка лопается. Или шелохнешься невзначай, или вздохнешь… Это больно. А потом еще и ужасно щиплет там, где треснула короста.
А где опухоль чуть-чуть спадает – там начинает жутко чесаться. Рукой не дотянуться, потому как шевельнешься – натягивается кожа на спине и дергает рубцы. Остается лишь терпеть, скрипеть зубами от ненависти и крутить в голове мысли планетарных масштабов. О судьбах мира, никак не меньше. О чем-нибудь таком, что максимально далеко от этой жесткой деревянной лежанки, тюфяка из затхлого сена, подгнивших засаленных тряпок и назойливых мух. Например, об устройстве государства и благородных дворянах. Ненавижу!
Не такого я ожидал вчера, совсем не такого…
* * *
Пегая – это значит черная в крупных белых пятнах. Или белая в черных пятнах. Ее еще называют «коровья масть». Потому что коровы такой черно-белой пятнистой окраски встречаются гораздо чаще. Обычно пегий окрас у тягловых лошадей. Верховые с такой окраской встречаются реже. Не знаю почему. Просто обратил внимание. Благо всяких лошадей для разглядывания было в достатке.
Мы стояли постом на небольшом перекрестке, где к Рижскому тракту присоединялась маленькая дорога от каких-то лесных деревенек. Я, Ерема и Сашка маячили на обочине во весь рост, сверкая примкнутыми штыками, а другие трое из нашего шестака сооружали неподалеку шалаш из лапника да кипятили воду на небольшом костерке. Ефим и другой шестак капральства были чуть подальше в лесу, отдыхали. А мимо нас одна за одной скрипели деревянными осями вереницы разнообразных телег и упряжек в сопровождении драгун.
Ритуал простой. Когда головная телега приближается, я делаю шаг в сторону дороги, ко мне выдвигается какой-нибудь конный, и мы обмениваемся положенными по артикулу фразами. Они – сопровождение, Каргопольский драгунский, следуют по своим делам. Мы – Кексгольмский, охранение, ничего против не имеем, происшествия были? А, ну раз своими силами обойдетесь, так счастливого пути. Ага, и мне не хворать, понял, чего ж не понять.
Телег много, но состав обозов разный. В каком-то три-четыре телеги, в каком-то ажно штук двадцать. Кто-то везет пузатые деревянные бочки, кто-то – деревянные ящики, а некоторые и вовсе в бортовых фургонах какую-то рассыпуху, затянутую сверху брезентом. Ездовые, кстати, тоже все в мундирах. Правда, в основном либо в белых ландмилицейских, либо в коричневых бесформенных армяках иррегуляров. Если на козлах сидит армейский в красном камзоле – значит, точно везут бочки с порохом, к гадалке не ходи. Артиллеристы редко доверяют посторонним какую-либо возню с огневым припасом. В остальных же может быть все что угодно. Зерно, ткань, кожа, разнообразные деревяшки и железяки для слесарей и инженеров, сено и даже дрова. Да-да, я и сам удивился. Едет деревянная телега по лесной дороге и везет аккуратно нарезанные чурбачки дров. И ладно бы там доски обработанные или иной какой пиломатериал, но нет – обыкновенные дрова. В составе колонны армейского снабжения. Ну ладно, не жалко. Раз уж положено по лесу дрова с собой возить – пусть возят, мне-то что!
Ерема по ходу дела объясняет мне про расцветки лошадей. Вот саврасая, вон та – соловая, эта – мышастая, эта – игреневая, не путай с буланой. Они же разные, чего, не видишь, что ли? Нет, эта не пегая. Да, в пятнах, но там крупнее пятна должны быть. Такая в маленьких овальных пятнах – это чубарая. А в круглых – это в яблоках. У пегой должны быть пятна как у коровы – большие и неровные.
– Ерема, глянь!
Парень посмотрел, куда я указываю – на одинокого приближающегося по дороге всадника.
– Ага, оно самое, Жора. Вот таких пятнистых лошадок и называют – пегие.
