Я покачал головой.
– Не очень. Зачем расписки? Почему нельзя сразу монетами?
– А где ты их столько наберешь, монет-то? Они что у тебя, на деревьях растут, что ли? Это в Петербурге монетный двор есть, где любую монету чеканят. И в столице ее, монеты этой, навалом. Золотой рубль, серебряный, медная копейка да грошики на размен… А чуть в глубинку отъехал – так и все. Раз в год скатается боярин с товаром в столицу, расторгуется, вернется обратно в свое поместье, да по разным распискам монету людям раздаст. А люди эту монету или в церковь снесут, или вовсе в кувшин запрячут да закопают где-нибудь на черный день, в запас. А дальше опять до следующего большого торжища по памяти живут, как встарь повелось, – ты мне, я тебе.
Ага, ясно. Бартер, взаимозачет и своего рода черный безнал.
Ефим докурил, выбил трубку о подошву башмака и принялся чистить мундштук тонкой щепкой.
– Вот ты думаешь, чего я в артели монеты жалованья не раздаю? Ведь вроде каждому из вас по полтиннику в месяц жаловать должны, верно?
Ну, тут-то все даже мне понятно.
– Так ведь с общего котла столоваться – оно дешевле выходит. То ли каждый на себя будет готовить – розница, дорого. А оптом, на всех, – так на круг с каждого по чуть-чуть, а едим сытно.
Ефим согласно кивнул.
– Так-то оно верно, Жора, но не совсем. Как думаешь, сколько раз с весны полковой казначей звонкую монету на жалованье привозил?
В смысле? Ефим жалованье не раздавал потому, что его не было, что ли? Как такое может быть? А капрал тем временем продолжил:
– Вижу, начинаешь понимать. При этом и котел у вас сытный был, с мясом. А как постные дни наступали – так лука и чеснока в каше было в достатке. И бритвы всякие аглицкие удачно сменял, и сукно на камзолах доброе, не выцветает да не расползается после первого дождя. А?
– То есть получается, что все снабжение нашей артели, а то и роты, ты по безналичному расчету делал? А остальные артельные старшины так же делают? А господа офицеры? Это они придумали такие схемы? Но ведь это все запросто может…
На этот раз Ефим решил отойти от шаблона. Он придавил башмаком мою ногу и резко толкнул плечом. Я попробовал было вывернуться, но куда там! Крестный просто сбил меня с лавки и прижал к земле всей своей массивной тушей, выдавливая воздух из легких, пока я не захрипел. А потом он немножко ослабил хватку и проговорил менторским тоном:
– Вот тебе сразу два урока, Жора. Первый – есть вещи, о которых нельзя говорить вслух. И которые даже думать надо только шепотом. Особенно тебе. Ты своим языком себе уже на пять суровых приговоров наболтал. Не будь ты в солдатах – вмиг в каторжане определили бы.
С этими словами он слез с меня, и я с придушенным сипением втянул теплый летний воздух. Блин, все-таки как чудовищно силен крестный! Прямо медведь!
Я отдышался и вопросительно посмотрел на Ефима.
– А… А второй урок какой?
Крестный грустно усмехнулся.
– А второй урок простой. Ты можешь считать себя сколь угодно шустрым и проворным, и даже можешь радоваться, когда увернешься от неприятностей, – и Ефим покачал в воздухе своей огромной ладонью, – только вот сильный не станет с тобой в салочки играть. Сильный попросту задавит. Причем задавит походя, даже не обратив внимание, какой ты быстрый, ловкий и сноровистый. Понял?
Понял. Чего ж не понять? Про черные и серые схемы много кто знает, но вслух не говорит. Потому как это теневая, криминальная сторона жизни местного общества. И эти теневые правила игры уже сложились, окутались традицией и круговой порукой. Нарушать или ломать их – вредно для здоровья. И то, что крестный в курсе этих схем, говорит лишь о том, что он сам как-то связан с теневой жизнью. Может, потому что приграничье, ландмилиция, все дела. А может, еще какая причина есть.
Елки-палки! Вот он мне голову морочит, а на главный вопрос так и не ответил.
– Ефим, так ты от темы-то не уходи. Что там с позументом?
– А с позументом все просто. Играешь в кости с уважаемыми людьми из общества. Те, в свою очередь, играют в карты уже с более уважаемыми людьми. Потом командир роты или батальона пишут на тебя представление, а полковой батюшка к присяге приводит. Затем ротный каптернамус приглашает в кабак, вина испить да в кости сыграть. Можно, конечно, и не соглашаться. Только вот есть тьма-тьмущая способов службу невыносимой сделать. Или вовсе в рядовые разжаловать. Так что идешь и играешь. Все просто.
– Но сначала все-таки представление.
– Разумеется. Сначала тебя представят к званию, а потом ты идешь играть. Считай, что это проверка такая. Справишься – значит, соображаешь, что к чему, и можно тебя ставить на хозяйство. Сбережешь, не растранжиришь и солдат своих по миру не пустишь. Ну а не найдешь, чем с каптернамусом сыграть, или вдруг на принцип пойдешь – то и нечего тебе делать в управляющих. Не твое это.
– Так то в управляющих. А капрал – он разве ж управляющий?
– А кто же еще? У капрала в хозяйстве две дюжины взрослых мужиков. Считай, как средних размеров деревенька, разве что без чад и домочадцев. А капрал – он здесь как деревенский староста выходит. И на правах старосты тебе командует: иди, Жора, готовь свой шестак к выступлению.
И правда. Пора собираться. Наша рота выходит на соединение с батальоном и дальше со всем полком двигается к Риге. На дивизионный смотр. Нам же, как лучшей роте, выпадает доля бегать взад-вперед вдоль полковой колонны и быть в каждой бочке затычкой. А мне еще вечером очередной урок французского Мартину Карловичу давать, так что дел действительно невпроворот.
* * *
Помню, когда в свое время ходил на игру топовых команд премьер-лиги, вместе со мной на стадион шла огромная толпа болельщиков. Битком набитые вагоны метро, два километра от станции до стадиона полностью заполнены массами людей. И они все идут, идут, втягиваются через многочисленные входы в чашу стадиона и… как будто пропадают. Сидя на трибуне как-то не ощущаешь, что вот это море людей в клубных цветах – это те самые пятьдесят тысяч человек, которые больше часа тянулись по дорогам парка на Крестовском острове. И вроде бы все оно само по себе организовалось. Небольшие группки патрульных солдат «голубой дивизии» в своих скафандрах особо не замечаешь, желтые жилетки стюардов и волонтеров, регулирующих движение толпы болельщиков, тоже как-то в глаза не бросаются. Как-то оно вроде бы само получалось – раз-два, и многокилометровая густая толпа людей уже аккуратно сидит каждый на своем месте на огромном многоярусном стадионе. И как-то даже в голову не приходило, какой труд за этим стоит – быстро и без конфликтов разместить по своим местам такую массу людей.
Вот, казалось бы, наша батальонная колонна. Более километра пеших солдат, повозок с непонятно откуда взявшимся и непонятно зачем нужным имуществом, снующие туда-сюда всадники, большая группа измученных мужиков, сопровождающих многострадальные полковые пушки, рев волов и ржание лошадей, скрип, лязг, чавканье грязи, стук топоров и бранные словечки. Полк же и вовсе большая такая человеческая многоножка от горизонта до горизонта. Но если весь хлам, именуемым словом «обоз», аккуратно составить в полевой лагерь, а солдат построить в ровные парадные шеренги – то получается не так уж и много народу. Не хватит даже, чтобы сектор на стадионе заполнить. Всего-то две с небольшим тысячи человек. Пригородная электричка в выходной день больше дачников за раз перевозит, чем людей в полку.
