На дивизионном смотре в эту цепочку добавили еще огромное такое звено в виде семерых генералов с толпой адъютантов и офицеров штаба дивизии. Причем ведь каждый участник слышал команду генерала. Но нет, даже не шевелился, пока не получит приказ по цепочке от своего непосредственного начальника. Так и должно быть, что ли?
Потом было приветствие полков. Такое же замедленное и заторможенное. Генералы неспешно подъезжали к полку, говорили ему что-то, что с такого расстояния я слышал как:
– А? А?
Потом пауза, еле различимые крики капралов:
– А! А! А-а!
И, после ощутимой паузы, многоголосый лай нескольких тысяч болельщиков, тьфу, то есть солдат:
– Ава-ава-ава-авава!
После чего генералы ехали к следующему полку и все повторялось.
– А? А?
– А! А! Ага!
– Ава! Ава, ава ав-Ааа!
А зрители ничего так, смотрят не отрываясь. Хотя этому действу до динамики парадов моего времени очень и очень далеко. Одно радует – мой полк выглядит лучше других. Все линии ровненькие, отвечают слаженно, знамена нарядные, желто-красные. У других все хуже. Потому что и сами они бестолковые, и вообще.
Какой-то малец поскреб пальцем жестянку на моей патронной сумке. Я резко повернул голову.
– Дяденька, а это у вас герб какого полка? – робко спрашивает пацаненок лет четырех-пяти.
Строгим менторским тоном отвечаю:
– Видишь вон в центре значка решетка и воротца? Кексгольмцы мы.
– Да? – глаза ребенка расширились.
– Да, – и улыбаюсь в ответ. – Наш полк – во-он там стоит. Видишь, желтые знамена с красными фламами? Это мы.
Я его узнал. Это был тот самый Сашенька, сын предводителя дворянства Симанского, которого мы встретили в лесу. Маленький мужчина, который, стиснув детские кулачки, своей спиной старался закрыть дородную кормилицу, хотя роста хватало лишь прикрыть ее колени. А он узнал нас. И с детской непосредственностью стал рассказывать всем зрителям про то, как мы спасли его от свеев в ближайшем лесу.
Смотр еще только начинался, а по группам зрителей уже пополз шепоток, в котором словосочетание «Кексгольмский полк» встречалось в разных вариациях. Зрители с удовольствием обсуждали происшествие и всевозможные слухи вокруг него. Благо медленное действо на поле не мешало вести сторонние разговоры. Да уж, связи с общественностью – великое дело. Вон, рекламу полку сделал. Глядишь, и поможет чем-нибудь. Кстати о разговорах. Надо бы мне не столько на поле глазеть, сколько погреть уши на беседах местного бомонда. Я тут все равно навроде мебели стою, и на меня внимания никто не обращает…
Смотр продолжался где-то часов до четырех дня. Приветствия, прочтение какой-то пафосной речи перед полками, затем большой молебен где-то на полчаса. Маневры батальонами и перестроения дивизии в одну и в две линии. М-да… Вот перестроения меня откровенно не порадовали. Если мы так медленно и печально будем выстраиваться в зоне действия артиллерии противника – добром это не кончится. Все делается очень, очень неспешно. В среднем уходит где-то полчаса на маневр. За такое время можно было бы легким бегом метнуться до горизонта и обратно. Хотя, конечно, почти что километровая линия злых мужиков в красных камзолах со сверкающими на солнце штыками внушает, знаете ли. Так что зрители ничего, вроде довольные.
Под конец программы было торжественное марширование полков мимо группы генералов и громогласный быдыщ из всей дивизионной артиллерии. А это почти три десятка жутко громких орудий. Да, устроить салют в конце парада – хорошая идея. После орудийных залпов не знаю кто как, а я лично проснулся и даже взбодрился. И публика вон, улыбается, все довольны. Да и я, чего греха таить, под впечатлением. Это, конечно, не показательные выступления ВДВ, но ощущение сопричастности к тем парням, что маршируют в поле, грело душу. И все восторженные дамские охи я спокойно воспринимал и на свой счет тоже.
Смотр наконец-то закончился, зрители потянулись обратно к мызе. Уф. Передышка. Честно говоря, стоять истуканом по стойке «смирно» столько часов подряд меня изрядно утомило. Радует лишь, что никаких происшествий не было. Лошади не кидались, дети куда попало не выбегали, все прошло хорошо.
* * *
На небольшой полянке у хоздвора мы наскоро перекусили тем, что принес нам из лагеря Семен Петрович – пресные лепешки с молоком и по паре яблок. После чего меня на инструктаж отозвал к ундер-офицеру Фомину Ефим.
– Слушай внимательно, Жора. Рота сейчас будет патрулировать мызу снаружи. Но для караулов внутри генеральская охрана выберет в помощь к своим еще несколько солдат из наших. Ты, скорее всего, попадешь в число выбранных. Потому как тебя приметил и княжич Черкасский, и его охранники. Ясно? Так вот. Твоя задача – молчать и не отсвечивать. Никаких лишних вопросов, никаких уточнений, никаких косых взглядов. Усек?
– Так точно! – послушно делаю тупое лицо.
Фомин усмехнулся.
– Ну-ну. Давай поясню. Ты в одной карете с Черкасскими ехал. А это такие люди… Слышал, что это за фамилия такая – Лопухины?
– Слышал, как не слышать. Сегодня в толпе, считай, только эта фамилия и звучала.
Чем-то они таким знамениты. Не, ну и дивизией нашей Лопухин командует, так что вполне понятно, что здесь эта фамилия что-то да значит.
– Так вот. Сила Серафимович семь лет назад был охранником при молодой княжне, тогда еще Лопухиной. Когда она после смерти батюшки своего в Кексгольм приехала из Москвы. И то там такое завертелось, что чудом его жерновами княжьих интриг не задавило. И это он, молчун, который на рожон зазря не лезет. А тут ты, недотепа.
– Понял. Так, может, на меня никто и внимания не обратит. Буду стоять как мебель, и все.
– Может, и не обратит. А если обратит – ты воды в рот набери и помалкивай. Княжич Черкасский будет в карты играть – а ты молчи. А как узнаешь, что княжна Черкасская семь лет замужем, а детей ей Господь не даровал, – тоже молчи. Если она с другим кем танцевать пойдет – молчи. И вообще молчи обо всем, что вдруг увидишь с ними да вокруг них. Тогда, глядишь, и цел останешься.
– Так какое мне дело до чужой личной жизни? Конечно, молчать буду! Я ж не баба, чтобы сплетничать!
Фомин с Ефимом переглянулись. И Александр Степанович тихо проговорил:
– Вот так и считай. Но на всякий случай имей в виду. Что у княжны Черкасской с ее танцами, у княжича Черкасского и его карточных игр не столько личная жизнь, сколько государственная.
Вот теперь совсем ясно стало. Конечно, буду молчать. Я себе не враг.
* * *
А музыка на балах у них полный отстой. Вроде же Бах в это время свои шедевры писал? Так вот то, что играли местные лабухи, – ни разу не Бах. Есть разница между тем, что мне исполняли сто двадцать профессионалов симфонического оркестра Мариинского театра на инструментах премиум-класса, и тем, что исполняют здешние шестеро лабухов на своих скрипках, небрежно сляпанных в ближайшем сарае. Брр! А местным ничего, нравится. Вон, танцуют. И даже что-то сложное, вычурное, с кучей разных движений и перестроений.
