– Позвольте, но гренада-то… – пытаюсь возразить я.
Стродс оборвал меня взмахом руки.
– Возможно, гренада и вправду была его. Но одной рукой укоротить фитиль до мгновенного действия и одной же рукой сработать кресалом по огниву, да еще держа руку под курткой… Это какая-то совсем невероятная гимнастика. Я предпочитаю не усложнять там, где есть более простые ответы. Ты подорвал его гренадой, чтобы разметать в клочья те его вещи, что молва могла бы связать с тобой и твоим происхождением. Я прав?
Я отвел взгляд. О, кстати, на ботинке пряжка ослабла. Надо бы поправить. И пуговицы на штиблетах потускнели, почистить бы…
– Я обязан отвечать, ваше высокоблагородие? – стараюсь, чтобы голос звучал ровно. Хотя сердце билось как собачий хвост.
Генрих Филиппович откинулся на диван кареты. Взял золотой слиточек, покрутил его в руке, после чего щелчком большого пальца бросил его мне. Я дернулся было увернуться, слиток ударился мне в плечо и шлепнулся в грязь. Нагнуться поднять? Блин. Как-то… А, ладно, успеется. Выпрямил спину, пытаюсь имитировать пожирание взглядом начальства. Майор слегка улыбнулся своими тонкими губами.
– За тебя тут похлопотали сразу три человека. Двое прямо заявили, что желают видеть тебя с капральским позументом, а один просто намекнул, что надо бы тебя как-то отметить и возвысить сообразно твоей смекалке и радению. Так что быть тебе капралом, Серов.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие!
Майор поморщился.
– Конечно же рад. Как иначе-то? Только вот с солдата спросу никакого. За него начальники отвечают. А коли уж ты станешь начальником – пусть даже маленьким, лишь над своим капральством, – то тебе следует знать кое-что важное. Кое-что, что тебе не объяснили там, где вас воспитывали с этим твоим ночным нападавшим. Понимаешь, о чем я?
Я недоуменно пожал плечами.
– Не могу знать, Генрих Филиппович.
Майор помолчал, будто собираясь с мыслями. Потом заговорил, медленно расставляя слова:
– Сейчас ты словно зверь, Серов. И ведешь себя как зверь, и думаешь как зверь. И повадки у тебя звериные. Что в голову взбредет – то и делаешь. Это не страшно, когда ты всего лишь солдат. Грамотный капрал завсегда сможет зверя выдрессировать да приручить. Но вот если ты станешь капралом, тебе следует знать, что человек – не зверь. Армия – не стая. Если твое капральство озвереет – оно завсегда проиграет армии. А оно озвереет, если ты сам будешь зверем. И если воспитаешь их как стаю, а не как армию. Потому что армия, в отличие от стаи, делает то, что должно, а не то, что вдруг восхотелось вожаку. Грядет война, Серов. И на войне, уж поверь моему опыту, люди звереют. Я во времена оны и с Минихом на осман ходил, и с Лопухиным на свеев. Знаю, о чем говорю. Так вот озверевшие солдаты становятся стаей. И если для каких-нибудь там казаков или гусар это нормально, то для линейной пехоты верная смерть. – Стродс чуть-чуть пересел поближе к двери, приблизившись ко мне, и продолжил: – Что спасает нас от зверя внутри? Не только тебя, но и меня, и много кого еще? Традиция. Ритуал. Вера, если угодно. Думаешь, присягать знамени – это просто прихоть, для красоты? Молитвы, артикул, муштра и мундир? Нет, Серов. Это веками опробованный метод, как уберечь себя от своего зверя на войне. Понятно ли?
Я неуверенно кивнул.
Майор Стродс пристально посмотрел на меня и продолжил:
– А раз понятно – ступай. Возьми лопату и похорони своего врага по-христиански. Да молитву над могилой прочитай. Потому что ты не зверь. И он не зверь. Он офицер и солдат, пусть я и не знаю, какой вы с ним были страны и веры. И погиб он с оружием в руках, как солдат. Потому и похоронен должен быть как солдат. Это нужно не ему, Серов. Это нужно тебе. Запомни накрепко. Все то, как заповедано хоронить мертвых, – это нужно живым. Чтобы не превратиться в волков диких. Тем более, если ты не во всем соврал и твой враг действительно подорвал гренаду, силясь и тебя прихватить с собой, – это, знаешь ли, поступок. И солдат – настоящий солдат, а не пес дрессированный – обязан воздать почести такому поступку.
Я коротко кивнул, сделал шаг назад.
– Разрешите идти?
Генрих Филиппович указал глазами мне под ноги:
– А золотишко-то подбери. Оно тебе пригодится.
Быстро нагибаюсь, поднимаю слиточек и, разогнувшись, с легкой заминкой говорю:
– Так а что я с ним делать буду? Тем более у меня еще есть, – и с этими словами достаю из кармана остальные четыре слитка и на раскрытой ладони протягиваю их секунд-майору. – Вот кабы монеты были!
Тот вскидывает бровь.
– Вообще-то это золото, Серов.
– Это для вас золото, господин квартирмейстер. А для меня с моим положением – всего лишь фунт мертвого груза в ранце. Будто их мало на меня навьючено, этих фунтов! Кстати, не подскажете – вот это все много или мало?
Стродс усмехается. Протягивает руку, забирает слитки, взвешивает в руке.
– Ну, где-то рублей триста в золоте. Учитывая, что с живым золотом в провинции беда, то можно попробовать сменять на четыреста-пятьсот рублей в серебре. А уж если с умом к делу подойти – то это вся тысяча. Но с умом – это надо в канцелярии соображать. А ты ж вроде в писари переходить отказался, если я правильно помню?
Триста? Вот же елки-палки. Я думал – побольше выйдет. Ну да ладно.
– Разрешите идти?
– Ступай, Серов. Пока мы соберемся – ты должен уже обернуться. А нет – так догонишь. И вот еще что. Возьми с собой пару солдат из тех, с кем в одной команде рекрутов был и кто твою старую одежу видел. От греха подальше – вдруг слуга налетчика его раньше найдет?
* * *
Небо с утра затянуло тучами, потому копал я уже в сырой, раскисшей от дождя земле. Сашку со Степаном я оставил на дороге и к лесному озеру пошел один.
М-да. Ночью-то, на кураже, я особо ничего такого не чувствовал. А сейчас, при свете дня, место последнего боя шведа выглядело страшно. Да и его останки… Лучше бы я этого не видел. Такое было замечательное решение – сбросить в озеро и свалить, а? Глядишь, так бы и остался в памяти этот ночной бой как азартное приключение.
Но – надо. И майор приказал, да я и сам чувствовал, что так – правильно. Видеть все неприглядные последствия решения, принятого в горячке, – это как-то… мотивирует, что ли. Да и вообще, урок мне на всю жизнь. У всего на свете есть и свои следы, и свои последствия. Так устроена жизнь: само событие происходит за минуту, а последствий да пересудов о событии – на месяц, а то и на год. Говорят, у полицейских такая работа. Задержание преступника – момент, написание отчетов о задержании – тонна бумаги и вечность времени.
Я вытаскивал из озера останки погибшего и думал, что так и не спросил его имени. Теперь уже и не узнаю. И никто не узнает. А еще подумал, что мне очень не хочется умирать. Вот вообще никак. И уж тем более – самому. Ну вот так если подумать – что бы я с ним сделал, если бы он не достал гренаду? Убил бы? Вряд ли. Чувствую – рука бы не поднялась после разговора. Да и не умею я этого. Взял бы в плен? Ага, оно мне надо, такие пленные? Опять же, из плена можно бежать. У живых всегда есть шансы. А у мертвых… Другое дело, что если бы не толстяк с его электричкой – не было бы сейчас никакой могилы. Лежали бы мы вот так бы оба, облепленные муравьями… брр!
