Первые два дня мы ночевали на постоялом дворе, а днем оборудовали цейхгауз в одной из башен Крома. Цейхгауз – это арсенал, если по-голландски. Ну или армерия, на новомодный французский манер, от слова l’arme – оружие. По идее, находясь на постое в городе, мы должны были бы мушкеты держать на закрытом складе, а не ходить везде вооруженными, как в летних лагерях. Но сейчас официально время считается военным, потому оружными должно ходить не менее четверти личного состава. Как раз одна тройка моего невеликого воинства. Из которых двое – у Симанского, а один – в карауле у армерии. Сторожит то место, где когда-нибудь будут храниться порох, пули и бумага местного, псковского производства.
Целыми днями я мотался хвостиком за господином квартирмейстером по местным мануфактурам, оформляя заказы на все это имущество. Со сроками поставок от нынешней недели до самой весны. И расчеты оформлялись иногда звонкой монетой, но все чаще разнообразными расписками и бумагами, украшенными печатями да вензелями.
Вскоре прибыли офицеры полка. Как и летом, капитаны и майоры скинули свои роты на порутчиков и на каретах укатили в город. Пока мы были всего два командира нашего полка – и пусть я ненастоящий командир, а всего лишь временно назначенный мелд-ефрейтор, – то общались с Генрихом Филипповичем нормально. Не на равных, конечно, но как староста класса с классным руководителем. Однако по мере прибытия командного состава дистанция между мной и секунд-майором стремительно увеличивалась. Сначала до уровня школьник – директор, а потом, когда утром за плечом секунд-майора появился старший батальонный каптернамус с парой писарей, Генрих Филиппович обратился ко мне:
– Эй, солдат!
И, наверное, это хорошо. Пора возвращаться к родному капральству. Сопровождая выданные моей роте две телеги бруса, которые я, «эй солдат», должен «справно и немедля употребить на» чего-то там.
Так что уже через неделю после прибытия я освободился от писарских и адъютантских обязанностей и начал прилежно учиться у мужиков плотницкому делу. Наша артель вовсю работала, оживляла старую прогнившую казарму. Смолили и застилали соломой крышу, конопатили паклей деревянные стены, отскребали вездесущую плесень. Готовили нары, столы, скамейки…
А деньгами меня господин Стродс снабдил с запасом. Пятьдесят рублей серебряными монетами, два рубля медью и несколько расписок в конверте. С пояснениями, какому из каптернамусов с какой бумагой подходить. Но это уже на будущее, после того, как меня произведут в капралы и дадут капральство.
Еще через неделю из Новгорода прибыл Ефим. А на следующий день по Рижской дороге притопала наша рота, вместе с Ниронненом, Фоминым, Годаревым и всеми остальными. Первая из всего полка. Раз уж нас назначили лучшей ротой – надо держать марку! Тем более я своим старанием выбил в качестве награды для всей роты право первого выбора домов под квартиры. А остальным распределять будет Стродс, что останется. Видимо, совершая оное распределение за карточной партией с капитаном роты каким-нибудь тоскливым осенним вечером.
* * *
Снег в этом году выпал рано, в конце октября. Ну как – рано? Мужики говорят, что обыкновенно. Ноябрь – это уже нормальная зима. А сходит снег в конце марта. Здесь зимы холоднее, чем в мое время, и более снежные. Нет такого, чтобы дождь на Новый год и первый снег в феврале, как это было там.
Вот так вот. Было там. Я и сам не заметил, в какой момент это время для меня стало «здесь», а мой двадцать первый век стал «там». Уже привык и к местным сортирам, и к тому, что горячую воду надо кипятить, к отсутствию холодильников и полиэтиленовых пакетов, к регулярным церковным постам. Еженедельные походы в церковь на молитву уже воспринимал так же, как раньше с друзьями выбирался в кино или на еще какие воскресные мероприятия. И да, вместе со всеми к воскресной молитве начищал камзол, приводил в нарядный вид кафтан. На церковные службы здесь ходят словно в Мариинский театр. В максимально нарядной парадной одежде и с очень серьезным выражением лица.
Ефим гонял меня по различным формулярам капральских ведомостей, Семен Петрович таскал с собой на рынок и учил премудростям закупок на ежедневный котел в условиях, когда нет на товаре ценника, никто не выбивает чек, да и звонкой монеты явный дефицит, многое закупается бартером или по расписке от фуриера. Фомин строго спрашивал с меня воинские артикулы, строевые команды и экзерции, ну а я по вечерам гонял господина порутчика и самого Фомина по французскому языку. Кстати, тут во Пскове жила семья помещиков, приехавших из Франции, у чьих дворовых мы закупали сыр. Так что практики в разговорном французском местного образца у меня прибавилось. И мои начальники-ученики уже потихоньку сами стали лопотать с носителями языка. Коряво, с акцентом, но уже начали понимать друг друга.
По зубам мне Нироннен так и не съездил, зря Стродс пугал. Просто когда я выдал с максимально счастливой улыбкой одну из расписок секунд-майора, по которой получать у местных дрова и зерно вплоть до весеннего солнцестояния, – лишь печально вздохнул, и все. Ну и похвалил, конечно. Формально, даже без улыбки, но похвалил. Выслушал мое обязательное «рад стараться!» и отпустил с Богом.
А вот малец Симанских, Александр, зачастил к нам. Сначала вился вокруг солдат и даже смастерил себе игрушечное деревянное ружье. А потом нашел себе увлечение на всю жизнь – пушки. Когда мы по сходням затащили все четыре полковых орудия на раскат – это такая башня с плоской крышей для размещения на ней артиллерии – Александр, что называется, залип. До самого заката он крутился у пушкарей и заваливал их вопросами. Дошло до того, что за ним пришла по вечерней темноте его няня, а он ни в какую не хотел уходить. С тех пор младший Симанский стал завсегдатаем у артиллерийской команды. С утра и до вечера проводил время на батарее, елозил ветошью по орудиям и доставал канониров вопросами, как и положено маленькому почемучке такого возраста. При этом и пушкари, и солдаты называли его не иначе как Александр, без всяких там «Сашенька» и прочих сокращений. Видимо, кто-то из моего шестака рассказал мужикам, как повел себя малец в том бою у брода.
Ну и славно. Глядишь, науки зубрить будет. Тем более он дворянин, ему служить обязательно. Так пусть лучше в артиллерии где-нибудь. Всяко лучше, чем в линии стоять. Если, конечно, есть рядом команда дюжих мужиков, чтобы пушку из грязи на марше вытаскивать. Хотя швед вроде говорил, что Александр Лукич адмиралом будет? Тем лучше. По морю пушки сами бегают, их там не надо постоянно толкать.
Степан, кстати, тоже зачастил к артиллеристам. Благо раскат, на котором разместили полковые пушки, был расположен совсем недалеко от того дома, что был назначен под квартиры нашему капральству. Я сначала не придал значения. Ну ходит и ходит. Если ему мало по капральству работ и он помогает пушкарям драить их орудия и таскать ящики с картузами – так пусть, чего уж. Главное, чтобы утреннюю зарядку не пропускал. А потом как-то вечером Степан подошел ко мне и, смущаясь, попросил обучить его арифметике. Вот так вот. Не грамоте, не всяким там хранцузским языкам, а именно арифметике.
– Зачем? Не, ты не подумай. Мне несложно, если что знаю – научу, конечно. Но арифметика – очень большая наука, всей жизни не хватит ее всю изучить. Скажи конкретно, для чего тебе? Так проще будет учебную программу составить.
