— Очень кстати! — заметила, Элис, целуя младшего сына. — Как раз сегодня мы с Джонни наряжали елку.
— Красиво получилось? — спросил Бобби нетерпеливо.
— Очень красиво, но, если мы повесим на елку твои замечательные гирлянды, будет еще лучше, — сказала Элис, любуясь круглой мордашкой и лучистыми глазами сына. Все трое детей были бесконечно дороги Элис, но только ушедший от них Джонни навсегда стал частью ее души. Вернее, переместился в ее душу.
— А, правда, у меня здорово получилось? — спросил Бобби, разворачивая на коленях гирлянду. — Смотри, вот золотая, а вот серебряная!
— Они чудесные, твои украшения, — подтвердила Элис. — Мы повесим их на елку сразу, как вернемся домой, хорошо?
До Рождества оставалось еще две недели, но и дел оставалось немало. Джим устраивал у себя в офисе рождественскую вечеринку для своих коллег, к тому же именно сейчас ему приходилось особенно много работать, улаживая налоговые проблемы своих клиентов. Шарлотта готовилась к финальным играм баскетбольного чемпионата, а Бобби репетировал роль ангела, которую он должен был исполнять в школьной рождественской пьесе. Роль, разумеется, была без слов — мальчугану предстояло несколько раз пройтись по сцене, хлопая серебряными картонными крылышками, но он отнесся к предстоящей задаче чрезвычайно серьезно. Он репетировал даже дома, и Элис, не желая подвести сына, несколько раз переделывала его костюм, стараясь, чтобы Бобби выглядел на празднике как можно лучше.
В этом году Элис и Джим решили не приглашать гостей. В сочельник к ним должны были прийти только Адамсы, причем Памела предупредила, что придет вместе с Гевином, который взял недельный отпуск, чтобы быть вместе с ней и детьми.
И вот наступил канун Рождества. В назначенный час раздался звонок — это пришли Адамсы. Элис усадила гостей за стол и подала всем горячий эгног.
[2]
У Джима единственного не было в коктейле ни капли алкоголя, но его, похоже, это нисколько не огорчило. Он держался приветливо и оживленно, и Памела, улучив минуту, шепнула Элис, что еще никогда не видела Джима таким. И действительно, Джим сыпал шутками и улыбался; он разговорился с Гевином и уже через несколько минут принялся хвастаться перед ним спортивными достижениями Шарлотты. Точно так же он когда-то превозносил до небес Джонни, и Элис в очередной раз подивилась происшедшей с ним перемене. Именно такого признания Шарли всегда от него ждала и теперь была на седьмом небе от счастья. С тех пор как Джим впервые увидел свою дочь в игре, жизнь семьи круто изменилась, и Элис считала, что может больше не волноваться по поводу отношений Джима и Шарлотты.
Единственным, кто по-прежнему оставался как бы в стороне, был Бобби. Джим никак не мог заставить себя быть ближе к сыну. Ему так и не удалось избавиться от груза вины перед сыном, и из-за этого он держался с Бобби отчужденно, мальчик чувствовал это и старался лишний раз не попадаться отцу на глаза. Отец казался ему холодным и суровым, как скала. Лишь оставаясь наедине с матерью или с Джонни, Бобби оживал и с удовольствием вступал в разговор, словно пытаясь наверстать упущенное за годы молчания.
Бекки, сидевшая рядом с матерью, выглядела очаровательно в новом черном бархатном платье. Платье и новые туфли на высоких каблуках купил ей Гевин в одном из самых дорогих магазинов Лос-Анджелеса. Гевин вообще оказался щедрым человеком, он часто и с удовольствием покупал подарки и Пэм, и детям. Кроме того, ему явно нравилось принимать участие в семейных делах Адамсов — помогать Памеле, побросать мяч с мальчишками, поболтать с девочками. Своих детей у Гевина не было, и теперь он с удовольствием предавался мелким семейным заботам.
После ужина Гевин и Памела собирались сделать какое-то важное сообщение. Но перед этим Гевин поднял тост за дружбу Петерсонов и Адамсов и пожелал всем счастливого Рождества. Он еще держал бокал в высоко поднятой руке, когда младший из братьев Бекки вдруг выпалил, что «Рождество — это отстой!» — и расхохотался. Эта неожиданная выходка, однако, не производила впечатления грубости; напротив, по тому, как это было сказано и как весело отреагировал на выпад Гевин, было видно, что он и дети Пэм успели подружиться.
Сама Памела еще недавно и думать не могла о серьезных отношениях с мужчиной. Но Гевину удалось пробить крепкую стену ее защиты. Памела признала, что любит Гевина. Да, это было совсем иное чувство, чем то, что испытывала она к своему Майку. Да и она сама была другой. И все же она была рада связать с Гевином свою судьбу. Собственно говоря, их важное сообщение в том и состояло, что они решили пожениться и что свадьбу они сыграют в июне будущего года, поскольку им нужно было время, чтобы купить новый большой дом. Кроме того, Гевин предложил перевести детей в другую школу; он даже соглашался платить за их учебу, поскольку хотел, чтобы его новая семья имела все самое лучшее.
Пока все шумно поздравляли Памелу и Гевина, Элис заметила, что Джонни сидит на полу возле елки и внимательно за ними наблюдает. Конечно, больше внимания досталось Бекки — Джонни как будто впитывал в себя каждое сказанное ею слово, каждый ее жест. Бекки сегодня выглядела совершенно очаровательно; кроме того, она стала больше похожа на себя прежнюю, хотя в ее глазах нет-нет да и проскальзывала затаенная грусть. Особенно заметно это было, когда она заговаривала о Джонни — о том, что они делали когда-то и как встречали прошлое Рождество. Элис льстило, что эта совсем юная девочка все еще верна памяти ее сына, однако она надеялась, что подобное отношение к прошлому не помешает Бекки строить собственное счастье. В конце концов, она действительно была еще очень молода, и перед ней лежала вся жизнь. И Джонни тоже это понимал — понимал, что даже без него Бекки может быть счастлива, и потому глядел на нее и с нежностью, и с грустью.
— Ну а ты, Бекки? — спросила Элис, когда улегся оживленный шум. — Ты еще не собираешься замуж?
Элис не всерьез спросила Бекки, но ответ Бекки был важен. Впрочем, интересовал ее не столько ответ, сколько реакция девушки. Бекки порозовела, а Джонни громко воскликнул со своего места у елки:
— Надеюсь, что нет! Она еще слишком молода для этого!
Бобби услышал его и громко рассмеялся, а все, кто сидел за столом, удивленно воззрились на него. К счастью, Элис успела бросить на него предостерегающий взгляд, и мальчик снова замолчал, да с таким видом, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло.
Несколько позднее, когда гости поднялись из-за стола и направились в кухню, чтобы взглянуть на праздничный пирог, который остывал на столе, Элис задержалась, чтобы выговорить старшему сыну.
— Что за выходки, Джонни Петерсон? — спросила она с шутливой суровостью. — Разве ангелы так себя ведут? Или ты воспользовался тем, что тебя никто не видит, и хлебнул эгнога?
Джонни фыркнул:
— Вот именно, мама! Меня никто не видит и не слышит, так что я могу делать что захочу — петь, кричать, ходить на руках и так далее. — И тут же, в подтверждение своих слов, он попытался пройтись колесом и едва не опрокинул кофейный столик.
