Я долго смотрел в Глазницы Бога. Что значит — долго? Минуту, час, два, три? Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем меня и впрямь начал одолевать сон. После нескольких ночей подряд, которые я провел, скорчившись в машине, хотелось лечь под открытым небом и как следует выспаться. Но земля быстро остывала. Чтобы не проснуться больным (и вообще проснуться), не мешало раздобыть пару теплых одеял.
С этой целью я направился к ближайшему коттеджу. Обогнул угол веранды и увидел, что в другом коттедже, самом дальнем от дороги, светится прямоугольник окна, рассеченный параллельными полосками жалюзи. Это был ровный немигающий свет электрической лампы. Между тем несколько минут (или часов) назад я выключил генератор. Даже не требовалось убеждать себя в этом — стояла абсолютная тишина. А где находился мальчишка? В машине. Но в любом случае, насколько я успел узнать парня, даже если бы он нашел фонарь с еще не сдохшей батареей, то не стал бы его зажигать.
Только теперь я вспомнил о своем хронометре с гарантией от мертвецов, когда-то преисполнившихся оптимизма на сотню лет вперед. После наступления темноты прошло примерно три четверти часа.
Сна уже не было ни в одном глазу. Или лучше сказать — ни в одной Глазнице? Не знаю, почему я не убрался из «Дроздов» в ту же минуту, как неизменно поступал прежде, столкнувшись с подозрительными и необъяснимыми вещами. Еще ребенком я усвоил от Санты простую науку: зрячий не может позволить себе быть любопытным, если хочет остаться живым. Но все же, вопреки собственным правилам, я не уехал. Наверное, почуял что-то. Тайну, спящую под наркозом мнимой безопасности.
* * *
Обещание черным цветком распускалось в ночи. Его аромат щекотал ноздри, дразнил инстинкты, дырявил мою жалкую защиту… Окно, лампа, тепло, уют. Что-то чуждое, неизведанное и в то же время смутно знакомое. Обитель зрячего. Который все еще ждет, несмотря на отчаяние и доводы рассудка. Совсем как я… Ну вот ты и дождался, брат. И ты дождалась, сестра… Окно, выключенная лампа, объятие в тишине темной спальни…
Я двинулся туда, словно бабочка, летящая на свет. Бесшумно ступая по густой траве. Слыша шорох крыльев насекомых. Ощущая тяжесть пистолета в руке и горечь измены благоразумию. Не припоминая ничего, что прежде влекло бы меня так сильно…
Приблизился к коттеджу, медленно поднялся на веранду. Под моими ногами не скрипнула ни одна доска, хотя время и погода их не пощадили и от краски остались свернувшиеся лохмотья. Постоял перед закрытой дверью. Из-за нее не доносилось ни звука. Повернулся, чтобы подойти к светящемуся окну. В этот момент мне в затылок уперся ствол.
Если ствол возникает словно ниоткуда, значит, кто-то обыграл тебя вчистую. Со мной такое случилось в первый раз, но я многократно представлял себе, что почувствую, когда это произойдет. И оказалось, не сильно ошибался.
Прошла секунда, на протяжении которой я ждал конца — и ничего больше. Все мои утробные советчики и насмешники заткнулись. Сердце пропустило удар. В этой паузе — слишком долгой, чтобы не начать презирать себя и свой жалкий страх, — замерзла кровь. Заледеневший, я гадал, сколько времени у меня еще осталось. Наступила следующая секунда (а пуля все еще находилась в гильзе, и капсюль был цел), и я задался вопросом: кто оказался таким добрым, что решил воспользоваться призовой игрой и не может надышаться запахом моего страха? Между прочим, я не слышал чужого дыхания.
Крот не стал бы тянуть… или стал бы? А зрячий? Ну, мне был известен только один пример для подражания — Санта. Тот никогда не откладывал дела в долгий ящик и не произносил дурацких напутственных речей, отправляя тварей на тот свет. Правда, и до выстрела в упор доходило крайне редко. Попробуй подкрасться к бодрствующему кроту так, чтобы он не услышал ничего, то есть вообще ничего. Нет, это невозможно. А если крот спит, тогда уж лучше ножом…
Чужая рука проскользнула у меня под локтем и забрала пушку. Маленькая рука, которая определенно принадлежала женщине. Или ребенку. Тем не менее я не рискнул дернуться — ствол по-прежнему был плотно прижат к моему затылку. Томный голос, совершенно не похожий на въедливый зуд Желчной Сучки, произнес:
— Добрый вечер, глазастенький. Что ты хотел увидеть? Или, может быть, кого? А ты знаешь, что подглядывать нехорошо?
— Давай это обсудим, — предложил я. — Ты ведь тоже не крот.
— Ну заходи.
Получив разрешение, я открыл дверь, оказавшуюся незапертой. И очутился в прошлом, о котором имел смутное представление из фильмов и книг. Наверное, такая обстановка в былые времена и называлась «приятной». То бишь мне выпал шанс «приятно провести вечер». И, как выяснилось чуть позже, — в приятной компании.
Но прежде я успел впитать все, чем поразила меня чужая комната с первого же взгляда. Она не была временным пристанищем беглеца или беглянки. Это был чей-то дом. Не заброшенный пыльный склеп, в каких мне раньше доводилось ночевать и прятаться, а полный живого присутствия. Такое место менее всего ожидаешь увидеть в пустующем мотеле на Черной Миле.
Жуткая зыбкая трясина плескалась где-то в брюхе — я не знал, можно ли верить себе и собственным глазам. Однако у меня сохранялось ощущение полной реальности происходящего. Никаких искажений.
Ствол перестал соприкасаться с затылком. Я обернулся.
Женщина была молода и уже только поэтому показалась мне очень красивой. Тонкая гибкая фигура. Узкое лицо, миндалевидные зеленые глаза, нежный рот. Темные прямые волосы слегка тронуты серебром. Я дал бы ей лет тридцать плюс-минус десять. Откуда мне знать точнее — она была зрячая, зрячих я до этого не встречал, а самки кротов быстро стареют. Одета (но я уже представлял ее раздетой) в черный халат, отливающий то свинцом, то лилово-розовым перламутром, то ультрафиолетом. Рукава расширялись к запястьям — вроде бы неудобный покрой, хотя ей, конечно, виднее. Она была здесь хозяйкой и вообще хозяином положения. Забыть об этом не позволяли снятые с предохранителя пушки. Одну из них, отобранную у меня, она держала стволом вниз. Зато другая была направлена мне в голову. Даже темнота в стволе казалась зрячей. Сам ствол ни разу не дрогнул. Изящные, но твердые руки наверняка были способны на многое, в том числе на ласку. Мое изголодавшееся воображение лихорадочно работало. Благодаря красоте и оружию женщина впервые доминировала, и я вдруг обнаружил, что мне это нравится. Да какое там «нравится» — она возбуждала меня куда сильнее, чем порнографические фотографии или те полудохлые слепые рыбы, которых я до сих пор использовал для удовлетворения. К ароматам дома примешивался ее собственный дразнящий запах — я почуял бы его, наверное, и на гораздо большем расстоянии. Тем сильнее хотелось сократить расстояние до минимума. В идеале — до тесного и проникающего соприкосновения.
— Выпьешь что-нибудь? — предложила она так спокойно и обыденно, словно каждый вечер принимала непрошеных гостей. Вооруженных пистолетами и ножами. И обезоруженных непреодолимым влечением.
Почему нет? Я кивнул. Спросил себя, сумел ли бы ее зарезать. Да ты совсем размяк, братец.
