Я увидел нависавшую надо мной грудь, туго обтянутую голубым медицинским халатом, и стакан, который держали гладкие толстые пальцы. В халате помещалось и все остальное, имевшее отношение к женскому телу, но остальное я разглядел позже. Сначала мое внимание сосредоточилось на бэдже, приколотом к халату. На бэдже было выведено красным карандашом, печатными буквами и от руки: «Анна Гнусен. Старшая сестра. Блок А».
Монументальная грудь отодвинулась, зато приблизилось круглое лоснящееся лицо, судить по которому о возрасте женщины было так же трудно, как по фаянсовому горшку. Лицо окружали короткие вьющиеся светлые волосики; падавший сзади свет керосиновой лампы создавал эффект ореола. Заглянув мне в зрачки, Анна Гнусен сказала:
— Так-то лучше.
Она была, несомненно, зрячая. Почему-то я этому совсем не обрадовался. Помимо лица «старшей сестры» я увидел высокий потолок и грязновато-белые стены большой комнаты, а также зарешеченное окно с сохранившимся стеклом. За окном ходила ходуном ветка дерева, в которую намертво вцепилась ворона. Чуть позже до меня дошло, что это прикрепленное проволокой чучело.
Я лежал на твердой гладкой холодной поверхности. При каждой моей удавшейся попытке шевельнуться эта поверхность едва ощутимо вибрировала, так что скорее всего подо мной был металлический стол или топчан. Кроме того, я обнаружил, что мои руки уже двигаются сами по себе. Будто верные долгу телохранители, они искали оружие. И не находили.
Без стволов я чувствовал себя голым ничтожеством, хотя был одет как прежде. Судя по безмятежному виду сестры Анны, она не сомневалась, что я не представляю ни малейшей опасности.
Несмотря на убийственную слабость, я сумел приподнять голову. Насчет топчана угадал. В комнате было что-то неуловимо больничное, хотя мои представления о больницах и прочих лечебных заведениях ограничивались опытом поиска препаратов для обезболивания и обеззараживания ран. Источником убогих знаний в этой области сначала был Санта, затем медицинские справочники. А сейчас я без всяких препаратов (хватило одного воспоминания) пытался сбежать от реальности. Но пришлось вернуться.
Пол из зеленых и черных квадратов, расположенных в шахматном порядке. На полу — старая керосиновая лампа. Двойная металлическая дверь с узкими окошками, тоже зарешеченными. Возле дальней стены еще один топчан — голый, поблескивающий никелем. На стене — знакомое изображение, только на этот раз не плакат времен Слепой войны, а грубый рисунок, сделанный углем: башня маяка, скрещенные стволы и под ними надпись: «Покажи им путь к свету». Вот тут мне снова стало страшно.
Повернув голову, я обнаружил еще одного зрячего. Высокий мужчина лет пятидесяти находился в мертвой зоне, поэтому его я увидел в последнюю очередь. Когда наши взгляды встретились (что вызвало у меня неисполнимое желание спрятаться, раствориться в темноте), он широко улыбнулся, приподнял руки ладонями вверх и торжественно произнес:
— Добро пожаловать, брат! Счастлив приветствовать тебя на борту Ноева ковчега!
Поскольку он явно не имел в виду, что нас произвела на свет одна мать, или один отец, или оба родителя вместе, оставалось предположить, что речь шла о символическом братстве уцелевших крыс. С моей стороны глупо было бы возражать. Я, как ни странно, не мог выбросить из головы чучело вороны. Чушь насчет «Ноева ковчега» я пока пропустил мимо ушей. Если этот мужик думал, что я не читал толстых скучных книг с крестами на обложках, то он ошибался. Они валялись повсюду.
Я попытался выдавить ответную улыбку, однако получилось, наверное, нечто устрашающее. Незнакомца моя гримаса не смутила. Всем своим видом он изобразил сочувствие к страдающему «брату». Что называется, вошел в мое положение. Он приблизился скользящим бесшумным шагом (словно подкрался к спящей твари) и легонько похлопал меня по плечу:
— Ничего-ничего. Тебе нужно отлежаться. Мы подоспели вовремя. Теперь все хорошо.
На нем был медицинский халат без бэджа, небрежно наброшенный на плечи поверх кожаного костюма телесного цвета. Несмотря на улыбку и ободряющие слова, бледно-голубые глаза глядели жестко. Их блеск показался мне неестественным… как если бы это были отполированные стеклянные шарики.
Седые, длинные и зачесанные назад волосы придавали незнакомцу отдаленное сходство с Сантой, только недавно обретенный мной брат был покрасивее и сохранил брюхо нерастянутым. А белизне его зубов позавидовали бы красотки, рекламировавшие зубную пасту, если бы, конечно, дожили до наших дней. Зубы навели меня на другие ассоциации. Я вспомнил вычитанное когда-то выражение «такому палец в рот не клади». Человек в кожаном костюме производил впечатление пастуха, который знает, как держать в повиновении стадо двуногих. Его слова и улыбка не вводили меня в заблуждение. Я был для него всего лишь спасенным от волков бараном, и он еще не решил, что со мной делать и есть ли от меня прок. Разговаривать с ним на равных можно было лишь сунув ему в рот не палец, а пистолетный ствол.
Стволы у меня забрали, тем не менее я попытался заговорить. Снова понадобилось мучительное усилие, а поначалу возникло пугающее ощущение, что зашиты губы. Казалось, кожа рвется при каждом звуке, а челюсти перехвачены справа стальной скобой.
— Со мной был мальчик… — произнес я с трудом и неразборчиво. Но ушлый «брат» разобрал каждое слово.
— Ах да, мальчик, — незнакомец нахмурился, прикрыл глаза и кивнул в знак того, что разделяет мою озабоченность. — Им занимается… — он щелкнул в воздухе пальцами.
— Сестра Амелия, — быстро подсказала Анна Гнусен.
— Сестра Амелия, — мечтательно повторил мужчина. Лицо его прояснилось. — Вот видишь, не о чем беспокоиться.
Кем бы ни была сестра Амелия, я так не думал. И чем дальше, тем сильнее становилась моя уверенность в обратном. Правда, беспокоился я прежде всего о себе.
Я проделал еще одно крайне болезненное упражнение для речевого аппарата:
— Где мое оружие?
— Зачем оно тебе? — очередная ослепительная улыбка, затем ловкий уход от прямого ответа: — Ковчег хорошо охраняется. Здесь ты в полной безопасности.
Приятно слышать. Никогда в жизни не чувствовал себя в полной безопасности. Это звучало просто неправдоподобно. Но еще некоторое время назад неправдоподобной показалась бы мне эта парочка в халатах, не говоря уже о целом «братстве» уцелевших зрячих, обитающих в некоем «ковчеге». Кстати, о времени. На вопрос, как долго я провалялся без сознания, нашелся бы простой ответ, если бы у меня были часы. Но часов не было, в чем я убедился, пошевелив рукой и не ощутив браслета.
— Сколько… — начал я, и красавчик тут же показал два пальца. Это могло означать два часа или двое суток. Или информировать о текущем моменте. Предоставив мне гадать, человек в кожаном костюме ждал следующего вопроса. Он меня раздражал; я начинал осознавать, что общение с себе подобными — это почти всегда дурацкая, но неизбежная игра, в основе которой один и тот же мотив: борьба за статус и явное или тайное превосходство. Среди прочих инструментов была ирония. Кожаный костюм не стеснялся им пользоваться.
