* * *
Пинк Флойд неслышной походкой направился к окну. Когда он замер там с вытянутыми по швам руками и развернутыми в стороны носками туфель, стало очевидно, что вся его фигура идеально сбивает с толку: определить, где у нее перед или зад, можно было с большим трудом. То ли он озирал окрестности в поисках «этих», то ли сосредоточенно следил за отражениями на оконном стекле.
Доктор Фройд достал что-то из кармана и разглядывал, пряча в ладони.
Я почувствовал непреодолимую потребность лечь. Пребывание в кресле становилось пыткой, но, похоже, именно для этого меня сюда и привезли, так что жаловаться не приходилось. Яма обморока была совсем близко, однако мне никак не удавалось в нее свалиться. Всякий раз что-то удерживало меня на самом краю темноты, дергая за оголенные ниточки нервов, и боль будто вдыхала иллюзию жизни в сломанную марионетку. Это насильственное возвращение сознания казалось изощренным наказанием, а ведь еще недавно я хотел «проснуться». Правда, теперь я не был уверен, что беспамятство избавило бы меня от дальнейших вопросов.
17
Не знаю точно, сколько времени прошло. Судя по сдвинувшимся теням — около трети часа. Мальчишку тоже доставили в кресле. Сестра Амелия его не сопровождала, что меня не очень огорчило. Ей нашлась достойная замена: толкачом был санитар, хоть и меньшего роста, чем Курт, но не уступавший ему в массивности. Детина напоминал какой-нибудь двухдверный холодильник из тех, в которые я много раз заглядывал в поисках продуктов и обнаруживал там лишь сгнившее месиво и застарелую вонь.
Мне показалось, что с мерами предосторожности господа доктора переборщили, — с пациентом «пять-один» Анна Гнусен вполне справилась бы самостоятельно, — но им было видней. Особенно Савлову, который зачем-то наблюдал за мной через отверстие, проколотое в журнале, — я заметил это, когда он повернулся так, что на страницы упал солнечный свет.
Парень выглядел ничуть не лучше трупа: голова повернута набок, челюсть отвисла, руки сложены на животе, пальцы разжаты, ладони пусты. На коленях у него лежал мешочек, в котором, скорее всего, находились костяшки домино, так сильно озаботившие доктора Фройда. Сейчас этот мешочек, возможно и впрямь заключавший в себе тайну выхода из лабиринта, напомнил мне пакеты, которые доводилось видеть в моргах и полицейских участках. В пакетах находились собранные кем-то предметы (иногда весьма странные), ранее принадлежавшие мертвецам. Или вещественные доказательства. Да, куда только не заносило нас с Сантой. Как я жалел о тех временах!
Доктор Савлов руководил парковкой со своего места за столом. По его указанию прибывший санитар установил кресло в шести шагах от моего под острым углом. Если бы мальчишка мог видеть и держать голову прямо, наши взгляды скрещивались бы как раз на голубоглазом председателе «чрезвычайной комиссии». Тот потер руки (надо полагать, в предвкушении утонченного удовольствия) и сказал Фройду:
— Коллега, он ваш.
— Который из них?
(А он, оказывается, был большим педантом, этот маленький доктор!)
— Любой. На выбор. У нас достаточно времени для обоих.
— Тогда, если позволите, небольшой диспозициональный тест.
Фройд щелкнул пальцами, требуя моего полного внимания. Поскольку я отреагировал только зрачками, Курт решил преподать мне урок хороших манер. Он схватил меня за челюсть и слегка дернул в сторону, в результате чего едва не сломал мне шею. А я-то думал, они сразу примутся за парня… Во время контакта лапы санитара с моей физиономией часть осиного роя перебралась в мою голову. Перед смертью Желчная Сучка произнесла только одно слово: «Пиздец!» Это была достойная и предельно краткая прощальная речь.
Теперь голос Фройда доносился сквозь раздражающий гул:
— Во время ночной вылазки ты встречаешь на улице человека, несущего фонарь. Твои действия?
— Все зависит от того, зажжен ли фонарь.
Фройд резко подался вперед. Ослепительное солнце заиграло на золотой оправе пенсне.
— Допустим, фонарь не зажжен.
— Я подпущу его поближе и выстрелю в голову.
— А если фонарь зажжен?
— Я возьму его на мушку и спрошу, куда он идет с погасшим фонарем среди бела дня.
— Если он скажет, что фонарь по-прежнему горит, а темнота наступила четыре часа назад?
— Я предложу ему сосчитать, сколько окон на фасаде ближайшего дома.
— Он называет правильное число.
— Но я показывал на глухую стену.
Фройд откинулся на спинку дивана и переглянулся с Савловым. Председатель комиссии ухмыльнулся и повернул голову в другую сторону:
— А что скажете вы, господин Флойд?
— Госпожа Пинк! — резко поправил голос из-под маски.
— Прошу прощения. Не успеваю следить за вашими перверсиями.
— Вы хотели сказать, за моими фазами? — это уже было произнесено тоном крайнего возмущения.
— Еще раз прошу прощения. — Доктор Савлов был сама вежливость. И само терпение. — Конечно же, за вашими фазами. Так что скажете, госпожа Пинк?
Пинк Флойд едва заметно пожал(а) плечиками. Когда я уже решил, что за этим ничего не последует, он(а) вдруг сообщил(а):
— Знаю я этот мотель. Он принадлежит одной шлюхе. Кроты называют ее Красной Ртутью.
Он(а) снова надолго замолчал(а).
— Да, ну и что? — мягко осведомился доктор Савлов.
— А то, что она отпустила их незасвеченными.
— Даже если так, вам это кажется подозрительным?
Пинк Флойд проигнорировал(а) иронию.
— Им помогает кто-то из тени…
— Позвольте спросить, госпожа Пинк, — тон Савлова сделался чрезвычайно вкрадчивым, — из чего вы сделали этот далеко идущий вывод?
— Некогда болтать! Мы должны избавиться от него. И поскорее.
— От кого именно? — потребовал уточнить Фройд.
Поскольку мне представлялось, что Пинк Флойд стоял(а) ко всем спиной, его (ее) рука протянулась каким-то немыслимым образом (мой плечевой сустав подобного не позволил бы) и указала на парня.
— Не имею принципиальных возражений, но к чему такая спешка? — осведомился Савлов.
— Вы уже установили с ним контакт? — поинтересовался Фройд, явно намереваясь затеять профессиональный спор.
— Кто-то его разбудил! — рявкнул(а) Пинк.
Я посмотрел на мальчишку. Тот действительно приходил в себя и медленно обводил зал мутным взором. Может, как утверждал(а) Пинк, парень и был «разбужен» кем-то, но я бы скорее сказал, что он словно возвращался с того света. И, похоже, этот свет ему не нравился. В лучах солнца стало видно, что глаза у него красные, как у альбиноса. Он с трудом повернул голову в мою сторону. Его взгляд, который я по-прежнему не назвал бы осмысленным, но от которого мне сделалось не по себе, оказался направленным в некую точку прямо надо мной.
