Зрительные нервы шалят вовсю: эти непрерывно танцующие перед глазами силуэты — будто фантомная боль, тоска по утраченному свету.
Если кто-то гладит тебя, это не обязательно сквозняк, рука мальчишки или еще чья-нибудь рука. Это может быть пот, струйками стекающий по лицу и телу.
Дробь крохотных пальчиков можно запросто перепутать с дрожью истлевающих мышц. И наоборот.
В общем, появляется масса новых впечатлений. С каждым шагом все больше сочувствую кротам. Как бы не переметнуться на сторону врага.
«Зрячие твари должны умереть».
Кто это сказал? Счастливчик не мог произнести такого. Я, наверное, тоже. Не иначе, эхо. Отголоски тайных мыслишек Святоши, осуществившего напоследок давнюю мечту и кончившего в дохлую Сучку. Я слышу их, но они доносятся из недоступного места внутри меня, будто запах с огороженного кладбища…
Черное течение в темноте несет на рифы галлюцинаций. Тишина — это только преддверие ада. Здесь толкутся, ожидая своей очереди, непроизносимые проклятия и невыразимые сожаления. Все, что когда-либо зарождалось в голове, но так и не выбралось наружу. И вот теперь эта клоака, наполненная неабортированными зародышами, начинает издавать звуки. Шепчет, кричит, поет, стонет. Санта называл это песнями Сирен. И предупреждал, что однажды я тоже их услышу. Неизбежно. «Прошлое когда-нибудь вернется. Мертвые когда-нибудь вернутся. Они поселятся внутри и будут питаться твоими муками. Время от времени. Изредка. Поэтому ты не сойдешь с ума. А иногда их голоса будут ласковыми и приятными для слуха. Эти — хуже всего, ибо вводят в заблуждение. Или в искушение поддаться. Не поддавайся, напарник. Не поддавайся…»
Чтобы заглушить вопли Сирен, я начинаю мычать себе под нос. Мальчишка хватает меня за руку. Пальцы сжимают запястье. Это не очередная команда — он пытается выяснить, что со мной. А ты спроси. Не хочешь? Тогда терпи.
Терпим вместе. Потрескивает кожное электричество. Через соприкасающиеся руки в меня перетекает его лед, а парень вбирает в себя мои кошмары. Или уже не мои? Я всего лишь передаточное звено между ним и той силой, что насылает видения. Он замораживает во мне страх, который падает в желудок кубиками черного льда. Превращаюсь в сосуд для коктейля из крови, пороха, дерьма, желчи и яда. Затем кто-то вставляет в меня соломинку и пьет эту смесь, узнавая обо мне больше, чем я сам смогу узнать, даже если разверну глаза зрачками внутрь и увижу изрытые окопами поля мозга. При этом я продолжаю двигаться, не останавливаясь ни на секунду, и Засевший В Печенках шепчет: «Дурачок, ты всего лишь кукла. А без пушек ты вообще никто».
Парень пытается отбросить мою руку. Добрался до чего-то такого, что даже его заставило содрогнуться. Но хватка не ослабевает. Молния короткого замыкания в мозгу — и он не в состоянии разорвать контакт. Его пальцы, сведенные судорогой, по-прежнему холодны, словно стальное кольцо наручников, и ему приходится глотать поток чужого дерьма. Терпи! Ты же этого хотел, маленький гаденыш? Не этому ли учила тебя старая слепая змея во мраке подвала под фальшивыми звездами и луной? Высасывать из жертвы ее сущность, превращая в покорного поводыря; пользоваться тем, чего не увидишь и десятками глаз, тем, что не доступно ни одному из чувств, кроме извращенной любви погруженных в темноту душ. Ей не оставалось ничего другого: провести тебя по грани между слепыми и зрячими, указать дорогу к свету, которого она никогда не видела сама и о котором могла только догадываться, трахая бесформенные сгустки надежды, извлеченные из голов и сердец забредавших в ее сети «гостей». Не этим ли занималась и госпожа Красная Ртуть в своем мотеле, дарившем уют и покой в обмен на мечту о призрачном острове, о котором я знал только одно: там не будет темноты…
* * *
— Лора, дитя мое, зачем ты их привела?
Этот голос остановил всё: движение, вивисекцию, немое кино, скольжение мыслей, ток крови в моих жилах. Голос из мрака. Нет, голос самого мрака. Неотделимая от первозданной тьмы, укорененная в каждом звуке вибрация напрасно потревоженного беспредельного отчаяния…
— Покажи им путь к свету, — попросил(а) Пинк Флойд, потерявший(ая) изрядную долю прежней уверенности.
— Какому, к дьяволу, свету? Ты все испортила.
— Я пыталась предупредить. Но ты же знаешь Савлова.
— Знаю. Он никогда не прозреет, кого бы ни встретил. Ну а ты там для чего?
— Я не успела. Тень и Зеркало…
— Заткнись. Послушай, детка, — в голос закрались мягкие, почти нежные ноты, — даже не знаю, что с тобой теперь делать. Ты едва не погубила… — голос сделал паузу, словно проверяя, насколько хорошо собеседница выучила урок.
— Дело всей твоей жизни, — закончила Лора.
— Дело всей моей смерти, — чуть ли не ласково поправил ее голос.
Голос Санты.
Мрак завертелся вокруг меня слепящим вихрем.
19
Проведи в темноте хоть тысячу лет, все равно, открыв глаза и ничего не увидев, первым делом испытаешь страх.
Мне стало страшно вдвойне. Из ниоткуда, зыбким эхом подсознания донеслась последняя, почти ускользнувшая от моего слуха фраза, произнесенная Лорой. Кажется, она спросила: «Ну а что будем делать со вторым?»
И теперь, уставившись в черноту, я решил, что они уже сделали это со мной. «Второй» — то есть мальчишка — вернется в лоно Матери Ночи. Или «второй» — это я? В таком случае, куда предстоит вернуться мне? Если к Санте, то возвращение состоялось и, значит, мой путь окончен. «А ведь «папочка» тебя обманул, — шепнул Засевший В Печенках. — Вместо райского островка — блок D. Поверь мне, это далеко не одно и то же. Святым тут не место. Спроси хотя бы у Святоши. Впрочем, он сейчас занят, все еще трахает Сучку. Дорвался, пока ты был в отключке…»
Я пошарил вокруг себя. Наткнулся на колесо, затем нащупал подлокотник кресла и, наконец, руку мальчишки. Мне показалось, я трогаю резиновый протез. Мертв или без сознания. Я остался один на один с тем, кого считал призраком. «Тебе же так его не хватало!» — едко напомнил Счастливчик.
— Что ты здесь делаешь, Санта? — спросил я у темноты.
— Санты больше нет, парень. Теперь меня зовут Ной.
— Ладно, как скажешь. Так что ты здесь делаешь, Ной?
— Как всегда. Пытаюсь выжить. В других местах это было бы едва ли возможно. Сам знаешь, после пятидесяти у бродяги мало шансов.
— Получается?
— Что?
— Выжить.
— Пришлось кое-чем заплатить. Зато теперь они платят дань мне.
— Кто?
— Ты их видел.
— Чем они платят?
— Приводят ко мне заблудших.
— И ты…
— Да.
Тишина. Долгая и темная. Я роюсь в ней на ощупь, будто пытаюсь отыскать нечто давно потерянное. В безлунную ночь, в рыхлой земле. Даже не знаю, что ищу, однако чувство потери гложет меня, приучая к мысли: «Напрасно роешься в прахе. Ничего не вернешь. И никого не вернешь».
