Я бросил маски на заднее сиденье. Там лежал не самый приятный на вид (да и на нюх) подарок. Толстяк-таксидермист не вызывал большего доверия, чем та же Лора, однако чучело вороны я выбрасывать не стал. Не хотелось. Может, запомнился серый силуэт за окном, который раскачивался на ветру. Во всяком случае, было предчувствие, что дохлая ворона ждет своего часа. И однажды дождется…
Внезапно накатил очередной приступ слабости. Не смог заставить себя снова залезть в «брабус», который под солнцем превратился в духовку. Кондиционер я не включал ради экономии горючего. Опустился на колени. Затем лег — трава была такая густая и мягкая. Приглашала, словно постель… в каком-нибудь, мать его, мотеле.
Земля поплыла подо мной.
* * *
Лора заканчивает себя скоблить и приносит мне воду в металлической миске. Я пью маленькими глотками, пытаясь утолить жажду и залить тлеющий внутри торфяник, но ощущаю только тяжесть в желудке. Наконец она отставляет миску в сторону и кладет мне на лоб свою узкую прохладную ладонь. Я снова касаюсь затылком травы. Покой снисходит на меня. Ее бритая голова кажется темной на фоне неба, а сквозь нежно-розовые раковины ушей просвечивает солнце.
Все так непривычно: ощущение безопасности, стерильный мир вокруг, зрячая женщина рядом. «А ты никакой!» — издевательски хихикает Счастливчик. Кроме полчищ вирусов, меня терзают сомнения — впрочем, не имеющие ничего общего с чувством вины или укорами совести. Царящая снаружи тишина подобна тонкой стеклянной полусфере, накрывшей меня. Колпак может разбиться в любой момент. И это было бы куда хуже, чем крушение карточного домика, — осколки наносят множественные ранения, а иногда, если сильно не повезет, выкалывают глаза.
Я нащупываю в кармане костяшку домино. Мальчишка вручил мне ее напоследок — там, в «благословенной» темноте блока D. Кажется, этим он дал понять, что хочет остаться. На словах ведь от него ничего не добьешься. Костяшка «пять-один» была его прощальным подарком; я не мог ответить тем же. Впрочем, будем считать, что я не отдал ему компас по молчаливому требованию, а подарил по доброте своей. Вот только кому он теперь укажет путь? Ной видит без всякого компаса, и его бараны покорно бредут туда, куда он их ведет. Теперь парень постоянно маячит на окраине моего сознания безмолвным призраком, напоминающим о том, что есть, как минимум, еще одна дорога, кроме выбранной мной. Привыкший к звучащим внутри голосам, я не могу привыкнуть к его молчанию…
Лора проводит рукой по моей щетине.
— Хочешь, я тебя побрею?
А вот это уже интересно! Я остался без своих ножниц и ножей, хотя ни один нож никогда не бывает достаточно острым, чтобы срезать волосы безболезненно и быстро. Неожиданно для самого себя соглашаюсь:
— Давай.
Она подкладывает мне под голову найденный в машине туго свернутый рюкзак. Лезвие раскрытой бритвы сверкает на солнце. Лора держит ее умело и уверенно. Может, я имею дело с фетишисткой, приносящей жертвы литрами теплой крови? Глядя, как она правит лезвие при помощи кожаного ремня, думаю о том, что смерть смерти рознь, а бритва остается холодной даже в адскую жару. Если бы пришлось выбирать, я предпочел бы пулю в сердце.
Знакомый страх расползается по кишкам. Бритоголовая женщина снова кажется мне бесполым существом, подверженным капризам своего многоликого безумия и таким спокойным внешне, отбросившим бесполезные объяснения и смехотворные оправдания. Мягкие, вкрадчивые, убаюкивающие движения его (или ее?) рук…
«Сейчас она зарежет этого мудака, — убежденно произносит Святоша-аллилуйщик, обращаясь к другим, но так, чтобы и я слышал. — И на кой хрен нам труп?»
То, что я испытываю, — совершеннейшая новость для меня. Парализован доверием, если можно так выразиться. Прежде не замечал за собой склонности к самоубийству, но, может, именно поэтому готов воспользоваться подвернувшимся случаем?
Лора смачивает мне волосы, затем медленно проводит бритвой ото лба к затылку. Почти не причиняет боли. Лезвие движется с тихим звуком, проникающим в меня не столько через уши, сколько сквозь череп. Лора больше не улыбается. Ее лицо делается сосредоточенным и почти неузнаваемым. По нему скатываются крупные капли пота.
Бритва очень острая. Остается только удивляться тому, что Лора побрила себя, ни разу не порезавшись. И я все еще надеюсь, что не порежет и меня. Когда каждое прикосновение может стать последним, время течет очень медленно. Опасная игра затягивает в омут бесконечно растянутого ожидания. Будто сон, улиткой ползущий по грани кошмара…
— Ты делала это раньше? — спрашиваю я перед тем, как подставить ей горло.
— Да, много раз.
Судя по гладким рожам, которые я видел в «Ковчеге», ее клиентом мог быть кто угодно — от Савлова до Ноя. «Лучше спроси, скольких она зарезала», — советует Засевший В Печенках. Похоже, голоса не на шутку обеспокоены. Ведь в случае моей смерти им придется искать новое пристанище. А Лора, как я подозреваю, не кажется им самым подходящим вариантом.
Там, где прошлась бритва, кожа начинает зудеть. Постепенно зуд сменяется болью, словно от ожога. Лора вытирает и складывает бритву, давая понять, что закончила. Мои волосы она собирает в тот же пакет, куда сунула свои.
«Возможно, нас ожидает встреча с торговцем париками, — острит Святоша-аллилуйщик. — Махнемся на шампунь?»
Я провожу по лицу ладонью — рука погружается в липкую массу. Лицо будто превратилось в губку, пропитавшуюся подсыхающей кровью. Кровь. Много крови. Откуда столько? С трудом отнимаю руку. Когда ладонь отклеивается, раздается чавкающий звук. Она вся красная, и в этой тяжелой красноте пролегли прожилки линий, напоминающие трещины в багровой глине.
Внезапно рука вспыхивает, словно подожженная слишком пристальным, сфокусированным взглядом. Свернувшаяся кровь отпадает лохмотьями. По пальцам пробегает холодное ртутное пламя. Линии на ладони становятся яркими, как застывшие росчерки молний в темном грозовом небе. Я тщетно пытаюсь прочесть по ним свою судьбу. Затем они меркнут, рука обугливается и чернеет. Меня пронзает запоздавшая боль — на этот раз нестерпимая.
* * *
Я дернулся и… очнулся.
Лора вытерла и сложила бритву — в десяти шагах от меня, все еще сидя в «брабусе». Она закончила. Чистая работа, ни единого пореза. Стала похожа на манекен, выставленный в витрине.
«Брось дурить и разуй глаза! Она как две капли воды похожа на тебя».
Новый голос, дьявол его побери. Кажется, тот самый, что гораздо раньше произнес: «Зрячие твари должны умереть». Неужели внутри меня завелся крот? Принимаю это достаточно спокойно. Наверное, становлюсь фаталистом. Появление нового «компаньона», словно на замену покинувшей меня Желчной Сучке, вовсе не кажется чем-то противоестественным. Ловко же Ной его подсадил. Уверен, что это его работа. Я даже мог примерно определить промежуток времени, в течение которого произошло «подселение». Это случилось, когда мы с парнем блуждали вслепую по блоку D, внутри меня вопили Сирены, мои кошмары истекали вовне, а я ощущал себя шейкером, который трясли чужие безжалостные руки.
