Я убедился в этом, когда увидел ее вблизи. Красивая старуха — и была бы еще красивее, если бы не желтоватые полукружия под сомкнутыми веками. Будто два маленьких улыбающихся рта — в добавление к одному настоящему, который не улыбался. Между ее на удивление полными губами торчала самокрутка, и угадать, чем она набита, было нетрудно: вокруг дома двухметровой стеной стояли заросли каннабиса.
Я и сам любил потянуть косячок — покуда рядом был Санта. Пробовал и кое-что потяжелее — Санта называл это «прочисткой каналов восприятия». Каналы мы чистили по очереди. Так устроен этот поганый мир: если хочешь залететь повыше, кто-то должен прикрывать твою задницу здесь, внизу. Иначе при возвращении вполне можешь найти себя мертвым, а это было бы обидно — ведь тебе только-только начинало казаться, что все не так уж плохо.
Когда я остался в одиночестве и мне делалось совсем уж невмоготу, я неизменно выбирал алкоголь. Употреблял, само собой, в небольших дозах, не до потери сознания. К счастью, хорошее пойло еще можно было найти, если знать, где искать. Каналов оно не прочищало, зато ненадолго притупляло отвращение к жизни, которое в запущенных случаях вполне может поспособствовать летальному исходу. Мои невольные собутыльники иногда ломали мне кайф. Со Святошей-аллилуйщиком все понятно — этого хватало только на нудные нравоучения, но он, слава богу, быстро отрубался. Крысяра стремился к одному — нажраться. И плевал он на последствия. Засевший В Печенках относился к моей маленькой слабости брезгливо и настороженно — опасался, что я потеряю контроль над Носорогом. А на Желчную Сучку (светлая ей память!) бухло оказывало избирательное воздействие: от коньяка она становилась еще более ядовитой, от водки — веселой, от вина — возвышенно-меланхоличной. Счастливчик посмеивался над всеми. Много ли надо для счастья…
Я проделал обычный трюк — проехал мимо дома Розы, не снижая скорости. Лора бросила на меня недоуменный взгляд, но тут уж я не уступил. Безопасность, малышка, прежде всего. Метров через двести развернулся, остановился и не поленился вылезти из «брабуса». Постоял, уделив разглядыванию дома и его окрестностей ровно столько внимания, сколько заслуживало место, где, возможно, скоро придется умирать ни за хрен собачий. Кстати, о собаках. Флюгер в виде гончего пса показывал, что ветер дует с севера. На покосившейся антенне болтался скелет когда-то зацепившегося за нее воздушного змея. Сохранившаяся бахрома из фольги издавала леденивший душонку звук. Я попытался представить себе, каково слышать это всю ночь напролет, да еще осенью или зимой, под аккомпанемент нескончаемого дождя, и проникся к Розе уважением. А сколько таких ночей было в ее жизни? Бедная женщина. Однако с крепкими нервами. Цветок, конечно, давно увял, зато колючки стали еще тверже.
Стекла в окнах были мутными от грязи, хотя как раз это вряд ли имело значение для слепой. Все, что находилось ниже уровня ограждения веранды, заслонял каннабис. В густых зарослях не было сколько-нибудь заметной просеки, из чего следовало, что уже давно никто не подходил к дому со стороны дороги. И не пробирался в обратном направлении.
Нам пришлось самим прокладывать путь. На какое-то время старуха скрылась из виду, и это мне не нравилось. Лора шла впереди; вскоре у меня в носу засвербило от пыльцы. Я вспомнил один из своих давних, неоднократно повторявшихся снов: громадный, погруженный в темноту универмаг, невероятное количество одежды, повсюду манекены… и кроты, неотличимые от манекенов. Бесшумное движение вокруг меня, поднимается удушливое облако пыли. Я начинаю задыхаться и просыпаюсь, не успевая понять, на кой черт я туда полез.
Наконец мы оказались перед деревянным крыльцом с широкими потрескавшимися ступенями и такими же потрескавшимися перилами. Молодая поросль каннабиса опоясывала дом, остался лишь узкий проход в непосредственной близости от стен, на которых закатной кровью расплескалось солнце. С некоторым облегчением я увидел, что старуха восседает на прежнем месте. О том, что она жива, свидетельствовал только сизый дымок косячка.
Я избегал прикасаться к шатким на вид перилам, хотя двигаться мне было трудно. Рассохшиеся ступени отчаянно скрипели — еще один невыносимый звук, калечивший здешнюю тишину. Но Роза осталась безучастной и к этому. Лора подошла к ней, обняла за плечи и поцеловала в щеку. Не вынимая самокрутку изо рта, старуха проворчала:
— Кто это с тобой?
— Друг.
— У девушек друзей не бывает, глупая. Пора бы тебе это знать. Бывают попутчики или любовники. Иногда случаются счастливые совпадения, но чаще им не по пути.
— Мне с ним по пути. Мы едем к океану.
— Вот как. А что это с твоей головой?
«Пристрели старую кошелку, пока не поздно, — посоветовал Святоша-аллилуйщик — по-моему, единственный, кому пребывание в Ковчеге пошло на пользу. — У нее внутренний глаз».
Среди кротов попадались и такие. Я наблюдал за Розой, привалившись к столбу, который подпирал навес над верандой. Забавное дело: старуха мне нравилась. Следовать совету Святоши я пока не собирался — хотя бы потому, что тогда я потерял бы Лору. Или заодно пришлось бы пристрелить и ее. Кроме того, Роза действительно могла оказаться полезной — ведь я едва держался на ногах, жар не спадал, и у меня имелось опасение, что с таким здоровьем я недолго буду наслаждаться океанскими видами — если вообще доберусь до берега. Не говоря уже об острове.
Двусмысленный вопрос Лору не смутил. Вместо ответа она положила Розе на колени черный полиэтиленовый пакет, который захватила с собой, вылезая из машины. Старуха сунула руку в пакет и пошарила в нем. Уголки ее губ впервые поползли вверх; обнажились желтые крепкие зубы, прикусившие косяк.
— Отлично, — сказала Роза. — Какие мягкие, прямо шелковые. Сплету из них новую колыбельку для Дымка. Эй, парень, — обратилась она ко мне, — можешь зайти в дом, но только один. Свою компанию оставь снаружи.
«Я же говорил!» — простонал Святоша.
«Да ладно, чего там, — вмешался Счастливчик. — Может, оно и к лучшему. Ты же сам ныл: на хрена нам труп? Иди, дядя, иди, — это он уже распоряжался мной. — Мы тебя здесь подождем».
Я понятия не имел, как угодить старухе и «оставить компанию снаружи». Сколько себя помнил, голоса всегда были со мной. Санта называл это ласковой шизофренией. Даже при желании я не мог бы от нее избавиться.
— Выезжаем на рассвете, — сказал я Лоре. — Если сможешь, захвати воды и что-нибудь пожрать.
После этого спустился с крыльца и направился к «брабусу». На всякий случай решил убрать его с дороги. Дворик дома напротив показался подходящим местом для ночной стоянки. Я загнал туда машину и развернул передком к дому Розы. Заглушил мотор, устроился поудобнее и попытался заснуть.
Некоторое время витал между явью и сном. Болезнь придавала этой тоскливой ночевке особые оттенки: то дышала жарким ветром из пустыни бреда, то нагоняла холодный пот, то трясла надо мной пересохшим выменем в лихорадочной пляске, издеваясь над постоянной жаждой. О закатившемся на покой солнце напоминали только багровые всполохи на западе.
