Когда я приближаюсь, он отступает в сторону. Понимает, что сначала мне нужно осмотреться внутри. Достает из кармана зажигалку. Между прочим, тоже золотая штучка. Протягивает мне. Должно быть, на тот случай, если еще не перевелись вульгарные мародеры. Эх, старик, где те золотые времена, когда подкупом можно было уладить любые делишки? Прошли безвозвратно. Я тоже о них жалею. Спасибо за зажигалку.
Дом слишком велик для двоих обитателей, особенно если учесть, что один из них — пес. Более-менее обжитых комнат только две, но и во всех остальных — почти идеальный порядок. Пять скелетов в форменной одежде, лежащие в самом дальнем помещении, слегка нарушают общую благостную картину. Не то чтобы настораживают — я и так насторожен. Наличие этих останков можно списать на простительные причуды старика. Запах давно выветрился, но ведь когда-то… Либо он зачем-то притащил сюда скелеты (чем они хуже, например, дохлой вороны?), либо трупы врагов всегда пахнут хорошо.
Из самой дальней комнаты дверь ведет в служебный гараж, где стоят несколько автомобилей, электрокаров и амфибия. Не исключено, что тут удастся разжиться бензином, но сейчас мне не до того.
Возвращаюсь в «гостиную», не предназначенную для приема гостей. Вся компания в сборе. Крот знает правила игры и не ищет себе лишних проблем. Он сидит в кресле; Блад устроился возле его ног. Лора подает знак, что она в порядке. А вот я не совсем. Если не возражаешь, девочка, тебе дежурить первой. Надеюсь, маски помогут нам обоим. Я немного сосну. Разбуди меня… попозже. Выбираю диван, стоящий под глухой стеной. Усаживаюсь на него, с минуту смотрю на старика, чей силуэт уже с трудом угадывается в наступившей ночи, а затем вырубаюсь.
26
Я стою в длинном коридоре перед дверью с номером 707. Это, без сомнения, отель, но для меня загадка, как и зачем я тут очутился. В коридоре довольно темно, только из холла и отдаленного окна падает дневной свет. Стены от пола до потолка закрыты панелями из черного дерева и красного бархата. Не сказать, что приятное сочетание.
На ручке двери табличка с надписью «Не беспокоить». Но раз уж я здесь…
Боковым зрением улавливаю перемещение чужой тени. Пытаюсь обернуться, одновременно поднимая оружие. Судя по тому, как медленно я двигаюсь, разрывая невидимую паутину, это сон. Значит, все не так уж плохо. Наяву я уже мог быть покойником.
В шаге от меня стоит зрячий. Иронический взгляд, холеное лицо, улыбка превосходства. Возраст — за пятьдесят; седина в волосах, хороший костюм из довоенных времен. Почему-то от человека исходит запах горящих листьев.
Моя рука по-прежнему не вполне послушна. Пауза тянется слишком долго даже для меня, туго соображающего и запоздало реагирующего. Незнакомец первым нарушает молчание:
— Тебя же просят не беспокоить. Не понимаешь по-хорошему?
В голосе насмешка. Он один и не вооружен. Расклад не в его пользу, но ему все равно. И хотя я не знаю, что находится за дверью номера 707, мной овладевает желание во что бы то ни стало попасть внутрь. Единственное, что мне мешает, это вязкая ткань сновидения, которая тормозит только меня и никак не задевает странного незнакомца, пропахшего осенней гарью.
Все еще по-хозяйски улыбаясь, он прикладывает ладонь к стене. Красный бархат превращается в загустевшую кровь. Волна проходит по коридору, будто судорога. Провисает потолок, панели выгибаются, за каждой — переполненное кровью огромное вымя. Контур двери искажается, растворяется в губчатой массе. Появляются мухи. Они кружат над багровым оползнем, грозящим поглотить меня. Приходится отступить, тем более что дверь окончательно сливается со стеной.
Незнакомец протягивает ко мне непомерно удлиняющуюся руку; с каждого пальца капает кровь. Он касается моего лба, оставляя влажный отпечаток.
Мой третий глаз слепнет, залитый кровью. В ту ночь я больше не вижу снов.
* * *
Когда я проснулся, было позднее утро. Волосы взмокли под маской, и я сдернул ее к чертовой матери. Не знаю, чья это заслуга, но внутри нее всего лишь пот, а не кровь. В голове по-прежнему шумело, и не сразу удавалось отделить этот звук от однообразного рокота океанского прибоя. Солнце заливало роскошный ковер. Лужа света была перечеркнута тенью кресла, в котором дремал старик. Лора сидела в другом кресле, а Блад — вероятно, с позволения хозяина, — угощался нашими консервами. Ну что же, верный долгу Блад, ты не первый, кто поступился принципами, охмуренный бабой. И не последний. Чуешь еще запах сучки?
Правда, обо мне она тоже подумала — на низком столике в двух метрах от дивана обнаружились вскрытая консервная банка и чашка с водой. Я понимал, что надо бы пожрать, однако доктор Дымок подсадил меня на свое просроченное зелье. В конце концов, только надежда увидеть остров своими глазами, а не во сне, заставляла меня тащиться через страну слепых, по Черной Миле и сквозь собственный бред. Было бы обидно сдохнуть или тем более свихнуться в двух шагах от цели. Так что я начал утро со шприца и последней ампулы.
Услышав характерный хруст стекла и разорванной упаковки, старик поднял голову. Его набрякшие красные веки были похожи на губы, в то время как стянутый стежками морщин рот превратился в подобие шрама.
— Там должны быть лекарства, — заговорил он.
Я так понял, что он предлагает сделку, — лекарства явно не помешали бы и ему самому.
— Где?
— Там, — он ткнул сверкающей клюшкой в ту сторону, где за окном виднелись над кронами пальм остроконечные навершия отелей. Сейчас, при дневном свете, они своей формой и белизной еще больше напоминали наполненные ветром паруса.
— А что еще там есть?
На его физиономии впервые появилось что-то вроде ностальгической улыбки:
— Сюда приезжали те, кто мог позволить себе все, что угодно.
— Ты пойдешь с нами. Если это ловушка, я пристрелю тебя первым.
— А если нет?
— Тогда получишь то, что тебе нужно.
— Не только мне. И Бладу.
— Ладно, ему тоже.
— Я еле хожу. Меня хватит ненадолго.
— Нам некуда спешить.
— Только мертвым некуда спешить.
— Ты держишь тех пятерых в доме, чтобы они напоминали тебе об этом?
В горле у старика что-то заклокотало. На секунду мне показалось, что это смех, но я ошибся.
— Они были моими сыновьями.
— Их убили кроты, верно?
Старик не ответил. Что-то продолжало его душить. Блад перестал жевать, поднял голову и ткнулся мордой в колени хозяина. В ответ дрожащая рука нашла его и погладила по холке.
До тошноты слащавая сценка. Разыграно как по нотам. У Лоры заблестели глаза. Детка, неужели ты повелась на такую дешевку? Надеюсь, Оборотень приведет тебя в чувство. Иначе это начало конца. Худшее, что может случиться со зрячим, — поддаться жалости. Первыми умирали те, кто позволил себе сострадание и был обманут чужим несчастьем. А те, кого сделали кротами и кому вырезали слезные железы, больше не могли плакать.
