…Становится холодно, нестерпимо холодно. Дыхание вырывается из ноздрей облачками пара, который затуманивает и без того зыбкое видение. Вдруг замечаю: то, что я раньше принимал за пыль, — тонкий слой снега. Крот опускается на колени и начинает слизывать снег со своего пса-поводыря. Блад в свою очередь лижет присыпанную нетающим снежком руку хозяина.
Урчание. Обоюдное удовлетворение…
28
Солнечный свет проникает в холл через стеклянные двери. Старикашка скрючился на диване, втянул голову в плечи, даже как будто сделался меньше ростом. Его по-прежнему сотрясает дрожь. Он напоминает мне ощипанную птицу. Я могу в любой момент свернуть его цыплячью шею, но не вижу в этом ни малейшего смысла. Он такой же раб темноты, как и все прочие твари. И в отличие от пациентов Ноя ему отказано даже в благословении и надежде на вечный свет.
Блад лежит возле его ног. Если пес что и может слизывать, то лишь собственный гной с хозяйских ботинок. Лора, безумное дитя, бесшумно скользит вокруг аквариума, как когда-то вокруг кресла в конференц-зале ковчега. Похоже, Оборотень снова сменил фазу. Ну и кто мы теперь? Лицо девушки скрыто под маской, которая перевернута подбородком вверх. Кое-что ей, вероятно, видно через прорезь рта, но немногое. Общее молчание.
Тот самый лощеный тип из (моего прошлого?) моего сна появляется в глубине холла и поднимает руку. То ли приглашает, то ли повторно предупреждает. У него багровая влажная ладонь, а может, дело в специфическом освещении. Если он все же приглашает, то еще не поздно отказаться. Выход из отеля всего в нескольких метрах от меня, но дальше — безысходность, обратный путь упирается в глухой тупик, где поджидают агония, галлюцинации, бред и бессилие. Все то, что олицетворяют старик и пес. Правда, имеется альтернатива — Черная Миля. Дорога в один конец и, тем не менее, не имеющая конца. Куда по ней вернешься? Разве что в мотель «Дрозды», к обольстительным миражам Красной Ртути. Туда, где слишком много ям, в которые проваливается и без того хромающая реальность.
Запах горящих листьев настигает меня. Кто сказал, что призраки не пахнут? А как насчет этого? Но разве он похож на порождение дыма? Мне становится почти смешно, когда я думаю, сколько понадобилось бы Дымка и его новорожденных братцев, чтобы растворить кучу спекшегося дерьма в моей голове и прочистить каналы. Что тогда по ним поплывет? Вот для старика призраки — штука привычная. Судя по всему, они не причиняли ему особых хлопот. Его можно понять: уж лучше иметь дело с призраками сыновей, чем с их скелетами. Хотя откуда мне знать, что лучше? У меня-то детей нет. Одни бесплотные голоса в голове, большинство из которых старше меня. Во всяком случае, так мне кажется. И кто тогда чей родитель? А что еще мне кажется? Ловлю себя на том, что запахи куда убедительнее, чем видения. Привидеться может все что угодно, но вряд ли станешь кивать на сбитый нюх, почуяв сладкий душок смерти.
Незнакомец уже близко, и я могу поклясться, что он сделан из плоти, костей и крови с небольшой примесью неуловимой субстанции, предохраняющей мясо от быстрого гниения. Если ему и грозит призрачное существование, то в более или менее отдаленном будущем, да еще, пожалуй, в моих снах. Но я и сейчас не уверен, что это не сон. Несмотря на головную боль и ломоту во всем теле. Видения слишком хорошо упакованы, чтобы сходу отличить их от действительности. Действительность непоправима и окончательна — вот единственное, что я знаю наверняка.
Судя по всему, незнакомец чувствует себя свободно, я бы сказал, даже слишком свободно для человека, к которому забрела в гости зрячая крыса. Хотя этому имеется простое объяснение — возможно, хозяин тут вовсе не один, я уже давно на прицеле, и он решил немного позабавиться напоследок. Желание вполне понятное — в этом месте явно не хватает развлечений.
— Ко мне, мальчик, — говорит незнакомец, похлопывая себя по бедру.
С полусекундным опозданием я въезжаю, что он подзывает Блада, хотя смотрит мне в глаза. Дряхлая псина плетется к нему, отбивая когтями изнурительно медленный ритм, и подставляет голову для скупой ласки. Погладив пса, незнакомец достает из кармана запаянный пластиковый пакетик с белым порошком. Блад осторожно берет пакет в зубы и относит слепому. Тот принимает подачку дрожащими пальцами. На свет появляются круглое зеркальце (иногда Святоша со своими шуточками попадает в самую точку), серебряная ложечка и перочинный ножик. Набор человека со вкусом.
Пока старик выкладывает на зеркале грозящую рассыпаться линию (для этого ему приходится опуститься на колени перед диваном, и на секунду может показаться, что он молится), на лице незнакомца появляется снисходительная ухмылочка, сообщающая мне, кто тут на самом деле владеет ситуацией. Но когда у меня в руке пушка, чужие предрассудки становятся несущественными. Это не я придумал — просто еще одна подходящая к случаю фразочка из цитатника Санты, заученная наизусть.
Незнакомец делает небрежный жест — пару раз сгибает и разгибает ладонь с выпрямленными пальцами. Просит отдать кое-что. Я вспоминаю о ключе, который все это время держу в другой руке. И осознаю, что по-прежнему испытываю смутное желание попасть в номер 707.
— Пусть пока побудет у меня.
Незнакомец не настаивает на своем. Вид у него такой, будто он даже доволен тем, как все оборачивается.
— Где бы мы были, если бы наши сны сбывались? — он подмигивает вполне по-дружески. — А с другой стороны, где бы мы были, если бы сны не сбывались?
В который раз приходится пожалеть мимоходом, что рядом нет Санты. Эти двое могли бы вдоволь посостязаться в остроумии. А я простой парень с температурой под сорок и все еще с пистолетом. Сочетание, не располагающее к долготерпению. Меня так и подмывало пустить пушку в ход. Но не раньше, чем получу то, что мне нужно. Делаю попытку срезать угол. Киваю в сторону старика:
— Он сказал, тут есть лекарства.
Незнакомец приподнимает бровь:
— Смотря что ты называешь лекарством.
Ничто так не способствует успеху переговоров, как своевременный выстрел в колено. До этого я дошел сам путем проб и ошибок. Санта умел договариваться иначе, «по-хорошему», но я не обладаю подобным талантом. Перенацеливаю ствол, чтобы еще раз проверить свою теорию насчет колена, но тут старик начинает вещать помолодевшим голосом. Вижу его отражение в стекле, которое вставлено в рамку поверх одной из висящих на стене фотографий. Он говорит сам с собой, сидя на полу и привалившись к дивану. Блаженно закатил глаза. Слегка вспотел, и при красноватом освещении его лицо кажется покрытым лаком. Я разбираю не больше половины того, что изливается наружу из одурманенного сознания:
— Нельзя входить в комнату, где исполняются желания… Сны приносят смерть… Комната приносит смерть… Порошок тоже убивает, но медленно… Позже… Пусть это случится позже…
— Ну зачем же так мрачно смотреть на вещи, Вик? — говорит незнакомец.
«Смотреть на вещи». Вик не оценил этот юмор. Он не в том состоянии, когда обращают внимание на слова других. Зато Лора наконец остановилась и прислушивается к его болтовне — по крайней мере, мне так кажется. Из-за перевернутой маски она смахивает на куклу с неправильно приставленной головой.
