А голос крота все меньше напоминает его собственный. Он словно распадается на несколько голосов, разговаривающих друг с другом внутри не слишком светлой башки и при помощи не вполне послушного языка. Что-то до боли знакомое, не правда ли?
— …четыре глаза на троих… Совсем неплохо… Каждому по одному, и еще останется про запас… Можно сыграть в гольф… Только где теперь найдешь зрячего кэдди?.. Ничего, бывало и хуже… Когда-то носили по очереди… Один-единственный… Вот это был цирк…
Разноголосое бормотание становится тише, а шепот — уже и вовсе неразборчивым. Незнакомец доверительно обращается ко мне:
— Теперь понимаешь, зачем мы его держим?
Я ни хрена не понимаю, но кому хочется в этом признаваться? Кроме того, мне плевать на их с Виком дела, и единственное мое желание — убраться отсюда с чем-нибудь таким, что остановит медленное поджаривание моих мозгов. И укажет путь к острову. Однако я не пропустил мимо ушей слово «мы». Блефует хозяин или нет?
— Возможно, я смогу подыскать кое-что и для тебя, — говорит незнакомец. И снова у меня возникает ощущение, что чтение мыслей — просто трюк наподобие какого-нибудь дешевого фокуса с монетами, но если для забавы с монетами требуется ловкость пальцев, то для разговора вроде этого нужны только зрячие глаза и наблюдательность. Ведь я самое бесхитростное создание на свете. Все написано на моей роже — ввиду длительного отсутствия необходимости что-либо скрывать.
— Придется немного прогуляться, не возражаешь?
Я зашел уже слишком далеко, чтобы возражать. Однако возражения, кажется, имеются у Вика. Он мотает головой и блеет:
— Не-е-ет! Не-е-ет! Не-е-ет!..
— Присмотри за ним, — говорю я Лоре. На тот случай, если Лора снова с нами. Надеюсь, вернувшись из объятий темноты, она еще не забыла, кто к кому напросился в напарники.
Незнакомец поворачивается ко мне спиной и направляется в глубь коридора. Тащусь за ним, спрашивая себя: может, рискнуть и пристрелить его сразу? Нет, не надо. У меня есть то, ради чего стоит потерпеть еще немного. Тешу себя мыслью: никогда не поздно лечь и ждать смерти. Тут из своей норы высунулся Крысяра: «…Или забрать порошок у Вика и занюхать эту долбаную жизнь. Конечный результат не изменится, но хотя бы приятно проведем оставшееся время».
Темнота сгущается, однако впереди виден свет, проникающий через проемы в торцевой стене здания, — там лучи солнца рикошетят от воды. Сквозняки доносят запах моря. Но по-прежнему чую и гарь.
— Лифты не работают, — незнакомец сообщает об этом будто о досадной помехе, которая возникла всего пару часов назад. Мне кажется, я вязну в трясине слежавшегося времени. Каждая новая секунда не соскальзывает в прошлое, а оседает на ботинках. Каждая попытка напомнить себе, кто я и для чего здесь, только добавляет очередной этаж к готовому рассыпаться от легкого дуновения карточному домику моих надежд.
Сворачиваем к боковой лестнице. Серебристое сияние воды танцует на стенах. Вкрадчивый шорох прибоя звучит гулко, будто доносится из колодца. Или у меня просто закладывает уши?
Пролет за пролетом; полторы сотни ступенек вверх. Я заранее знаю, сколько их придется одолеть, но пользы от этого не больше чем от календаря: количество суток известно на годы вперед, однако с тем, что готовит каждый новый день, столкнешься когда доживешь, И если доживешь. В лучшем случае выбираешь место и пытаешься протянуть до следующего дня. Ничего не поделаешь — не я придумал эту игру.
«Иногда удобнее считать их плодом воображения, — говорил Санта, убивая тварей, которых становилось слишком много. — Так легче от них избавляться». Сейчас я чувствую себя жертвой подобного самообмана: кто-то, не способный полностью обуздать свою больную фантазию, пытается от меня избавиться. Я словно наполовину стерт, а оставшаяся часть — это мерцающая галлюцинация старого Вика, которая неизбежно исчезнет, и слепой наркоман погрузится в безвозвратное забытье.
Только фигура незнакомца, идущего в нескольких шагах впереди, помогает мне сохранять связь с реальностью. Если же он все-таки призрак, значит, я в полном дерьме. Он тащит меня за собой, поманив чем-то запретным. Или пустышкой за окровавленной дверью… Может, это и есть агония — видение бесконечных лестничных маршей, никуда не ведущих; чередование света и тьмы, отмеренных равными дозами; непременная тень рядом — то ли конвоир, то ли проводник — как будто нужна компания, чтобы сдохнуть! Нет, она нужна для другого: чтобы я не вернулся ненароком из страны мертвых в страну слепых. Где-то там, за пределами испорченного времени и распадающейся плоти, незнакомец сделает контрольный выстрел, вернее, выложит контрольную линию на холодном, уже ничего не отражающем зеркале, вдохнет ее и сотрет меня окончательно…
29
Он свернул с лестницы в коридор, устланный ковровой дорожкой, и я последовал за ним. Отсветы полуденного солнца остались за поворотом; все больше становился перевес в пользу темноты, но еще можно было различить картины на стенах: женщины в летних платьях возле большой воды, лодки, шезлонги, зонты, террасы кафе. С красотками соперничали только машины необычных очертаний, словно отлитые из огромных капель металла. Женщины выглядели примерно так же как те, что давно высохли между журнальными страницами, однако здесь, при странном тусклом свете, под шепот ветра и океана, на черт знает какой высоте над поверхностью земли, они казались мне прекрасными и хрупкими вымершими существами, которые чудом сохранились в пятнах краски, будто насекомые в янтаре, чтобы заставить меня сожалеть о том, как много я потерял, опоздав родиться во времена их безраздельной власти.
Но двери были куда важнее картин. Одинаковые и безликие, спрятавшие обещанное за мнимой упорядоченностью чисел, они напомнили мне о мальчишке с его домино, который остался в блоке D, и еще о том, что отдельные костяшки имеют значение, а их комбинации — и подавно. Стены разделяли пространство на части; двери превращали его в лабиринт. Я столько раз оказывался в тупике, что и теперь ожидал худшего: даже если когда-то существовал выход из лабиринта, то он давно замурован.
Остановившись перед дверью с номером 707, незнакомец обернулся и сказал:
— Пока ты не прострелил мне колено, предупреждаю: я не знаю, что там, за дверью. Сразу отвечаю и на следующий вопрос: может быть, знает тот, кто подбросил тебе ключ. Кто бы это мог быть, а?
— Хочешь сказать, это не ты?
— Нет, конечно. Я всего лишь слежу за тем, чтобы люди вроде тебя соблюдали здешние правила.
Один из моих «невидимых друзей» — конечно же, тот, который надеялся уцелеть, когда сдохнут все остальные, — был не прочь поболтать:
— И часто тут бывают люди вроде меня?
— Нет. Потому мне и нравится эта работа.
— Хорошо платят?
— Позволяют существовать.
— Немало.
— Рад, что ты это понимаешь.
— Так что там насчет правил?
