По пути со мной произошла странная штука: я отделился от охваченного жаром манекена, оставив его на попечение голосов, и взлетел под потолок. Конечно, это было совсем не то, что воспарить, глотнув Дымка. Какой-то онанизм вместо секса. Да, душонка у меня тонкая, а сравнения грубые… Я перестал что-либо ощущать. Очутился в жутковатой пустоте, зато начисто избавился от боли и тяжести. А вскоре пообвыкся настолько, что нашел и оценил кайф в состоянии призрака. Если на том свете так же легко, я готов был подписать любой договор с тем, кто гарантированно переправляет туда и кого еще интересует всякая шушера вроде меня. Валяйте!..
Никто не вызвался. Придется добираться без посторонней помощи. Может, там-то и находится мой остров, а ублюдочный искуситель Санта всего лишь дразнил меня миражом, в который хотел бы поверить сам, потому как больше не во что было верить. Еще это чертовски напоминало сон, в котором я превратился в воздушного змея и ракурс изменился радикально: казалось, я болтался на привязи, зацепившись пока еще крепкой ниткой сознания за флюгер, воткнутый в мою же голову, и тот вертелся, зараза, подчиняясь непредсказуемому ветру сновидения. Ни запахов, ни звуков. Ничего такого, что распространяется в воздухе. Дышать мне было нечем, да и незачем. И прикоснуться не к чему. Темный поток свободно проносился сквозь меня. Время сделалось весьма относительным, разнонаправленным и, самое безумное, этих направлений оказалось больше двух. Гораздо больше. Можно было сбиться со счета. Другое прошлое, третье настоящее, четвертое будущее. В одном из них, уже очнувшись, я понял, что сегодня меня едва удержала хиреющая сила жизни, но когда-нибудь она истощится и связь оборвется. И после этого я, всякий раз закрывая глаза чтобы заснуть, буду ждать окончательного освобождения, желая его втайне от тела, потому что оно не захочет отпускать меня. Его тоже можно понять: мухи, черви, распад и прочее дерьмо…
Я завис рядом с люстрой, и четверо игроков оказались прямо подо мной. Затем флюгер повернулся: я увидел себя, все-таки добравшегося до дивана и развалившегося на нем. Бедняга еще подавал признаки жизни, почти в буквальном смысле тлевшей внутри него: глаза были затянуты дымом. Я испытывал к нему что-то вроде жалости, как при виде животного на дороге за секунду до столкновения, когда уже слишком поздно тормозить. Обреченное, страдающее мясо… Он по-прежнему держал в руке пушку, и насчет его безопасности я был спокоен: никто из собравшихся в номере 707 не имел склонности к самоубийству. Означало ли это, что я собирался вернуться? Вряд ли; воспарив, я избавился от всяких там дурацких намерений. Может, именно поэтому бесплотное существование показалось легким и приятным.
Но ничто хорошее не длится долго — это я усвоил еще тогда, когда доступное мне «хорошее» заключалось лишь в нескольких минутах спокойного сна. Настал конец и моему блаженному дрейфу. Стены и перекрытия отеля снова раздробили открывшийся мне простор, расчертили его на закоулки лабиринта, приготовили для чудом уцелевшей крысы очередное возвращение в камеру, а может, и в клетку для переноски. Верх и низ приобрели смысл — теперь было куда падать. Пронизывавший меня темный поток донес голоса моих «невидимых друзей» и отголоски чужих слов, звучавших как ропот приговоренного к пожизненному заключению только за то, что он пытался избавиться от боли и тоски, вдыхая белое забвение. Да, я услышал Вика, от которого меня отделяло шесть этажей. Он все еще бормотал откровения вроде «комната приносит смерть» под хриплое натужное дыхание Блада.
Тень самого Вика, разъятого на части, похоже, занесло сюда вместе со стайкой таких же обдолбанных теней. Он даже не прятался — это было бы бессмысленно, — просто еще не пришло время умереть («порошок тоже убивает, но медленно»). Как и я, он не имел понятия, зачем и почему живет, существует ли у каждого персональный кукловод, а если существует, то можно ли с ним сторговаться насчет некоторых послаблений.
Кажется, мы были одинаково слепы в своей полусмерти. А вот четверо за столом — другое дело. Эти наверняка кое-что знали или по крайней мере подозревали. Гребаные счастливчики (а мой тут ни при чем). Если и были времена, когда добравшихся до выхода крыс высшая сила награждала свободой, то Вик уже точно опоздал. Да и я, вероятно, тоже. Как заметил бы Санта не без иронии: печальна участь вынутой и заброшенной в пекло души, даже если это всего лишь ничтожно короткая репетиция вечного проклятия…
Тут я внезапно вернулся в тело, точно воздух, жадно втянутый в глотку. Это был прыжок прямиком в яростное брожение за глазными яблоками, в лихорадочные содрогания, в объятия жара. Пульсация крови в первую минуту показалась чередой ударов, невыносимо тяжелых и размеренных, как сбивающие с ног волны прибоя (и откуда, спрашивается, я знал о волнах прибоя?). Мое отсутствие не прошло даром. Голоса теперь занимали куда больше места, чем прежде. Я все еще считал себя хозяином, но моя власть пошатнулась. Похоже, я вернулся вовремя. Еще немного, и наследнички разодрали бы в клочья свалившееся на них скромное двуногое достояние. Угроза выпустить Носорога безотказно подействовала даже на Крысяру, любившего помародерствовать и знавшего в этом деле толк. Однако я понял, что уже никогда не смогу чувствовать себя так уверенно, как раньше. Черт, у меня едва не забрали мое же мясо! Шутники и советчики превратились в соперников, ревностно следивших за каждым намерением. Мои собственные мысли с трудом пробивались сквозь создаваемую ими почти непрерывную трескотню, и то, что я порой не различал слов, было еще хуже — они не предназначались для меня.
Святоша и Крот обсуждали, кого стоило бы пристрелить первым — мальчишку или толстяка. Я почему-то был уверен (хотя не мог бы сказать, по какой причине), что делать этого ни в коем случае нельзя. Четверо сидевших за столом держали в руках не просто костяшки домино, они держали Большую Игру: дороги слепых и зрячих, замкнутую в петлю Черную Милю, перекрестки, бывшие психушки и рынки, где под видом дохлой вороны или переделанного компаса можно приобрести удачу, тщетную надежду, окончание пути, блуждание в собственных снах, возвращение домой, смерть… и много чего еще. Не думаю, что они сами хорошо понимали смысл зловещей механики, спрятанной в этом невероятно сложном лабиринте, который вдобавок менялся во времени, — но они выдержали главное испытание: они здесь уцелели, а значит, мне понадобится их помощь, чтобы добраться до… А куда я хотел попасть? В тот момент я не помнил, но это было и не важно. Прикончишь хотя бы одного из игроков — и придет конец неустойчивому равновесию, костяшки начнут валиться, разрушая тайные связи, ломая тщательно проложенные мостки над пропастями безумия, сдувая карточные домики, которые все-таки служили ориентирами для жалких потерянных бродяг. Убьешь любого из этих проводников, которые вовсе не обязаны быть рядом в самых опасных местах и в самые плохие времена, — и посеешь хаос, и призовешь темноту, теперь уж точно беспросветную, разве что пронизанную мертвенными огнями Красной Ртути.
Кстати, нашли ли сами проводники выход из лабиринта? Вопрос не такой идиотский, каким может сперва показаться. Я подозревал, что выход у каждого свой и воспользоваться чужим вряд ли удастся. А запасной выход — не более чем издевательская шутка. Я уже мог кое-как ворочать разбухшим и шершавым языком — во всяком случае достаточно, чтобы задать вопрос вслух. Правда, прозвучал он иначе:
