— А ты как здесь очутился?
С некоторым опозданием до меня дошло, что я могу услышать четыре разных ответа, причем в последнюю очередь от мальчишки, вообще не склонного разговаривать, хотя я имел в виду именно его. С позиции, занятой на диване, мне был частично виден профиль Ноя — спутанная борода, перебитый нос, низкий лоб. Он был в очках — насколько я мог судить, в очках для слепых. Редкая штука в нынешние времена, когда незачем скрывать бельма или обезображенное лицо. Мои пальцы помнили прикосновение к обожженным краям его пустых глазниц («Твой Санта там же, где мои глаза»). И почему-то это врезавшееся в кожу и нервы ощущение было единственным, что убеждало: случившееся в блоке D — не сон и не иллюзия.
Ной ответил, по-прежнему не поворачивая головы:
— Малыш меня уговорил. Мы решили немного прокатиться.
— Ну и как?
— Пока мне нравится. Остров становится ближе с каждым днем.
Как всегда, непонятно — то ли в шутку сказано, то ли всерьез. Если в шутку, то с примесью такой горечи, что не захочется даже улыбнуться, а если всерьез, то начисто ускользает суть.
Зато я вспомнил, что нужно мне.
Остров.
Крючок, на который насажена моя жизнь.
Если прежде движение помогало мне преодолевать апатию и чувство безнадежности, то сейчас я не мог позволить себе даже этого — не осталось сил. В голове была каша из неразрешимых вопросов и переговаривающихся голосов. В этой сумятице казалось бессмысленным уточнять, на чем Ной и «малыш» прокатились и кто сидел за рулем. Да и какая теперь разница? Для меня по-настоящему имело значение только одно: сделка с Матерью Ночи. Мальчишка хоть и выглядел плохо, но, по-моему, попал в хорошее место, где чувствовал себя в безопасности. Кроме того, он нашел себе подходящую компанию. Куда более подходящую, нежели зрячий (и все-таки безнадежно заблудившийся) бродяга, одержимый дурацкой мечтой. Не уверен, что я сделал для него больше, чем он для меня — особенно это касалось событий на Черной Миле, — однако мы оба здесь. И оба пока живы. Означало ли это, что теперь я свободен от обязательств? И что мне делать со своей свободой? «Свобода! — засмеялся Счастливчик, а вслед за ним и остальные. — После всего случившегося в его башке еще сохранилась эта дурь!»
Должно быть, от избытка впечатлений, а может, от чрезмерного желания во что бы то ни стало удержаться на плаву, я провалился в темноту. На этот раз — никакого отделения от тела и никаких воспарений. Яма, черная и глубокая. Репетиция смерти.
* * *
Очнулся от укола. Надо мной нависла Роза — ее лицо плавало, словно мираж, в дыму косячка. В одной руке она держала шприц, который только что выдернула из моей шеи, другой сжимала мой подбородок. Прикосновение было неприятным, неожиданно рыхлая кожа напоминала только что вывернутую лопатой землю, кишащую червями. Пальцы старухи непрерывно шевелились, причем все сразу.
Как только я дернулся, она отняла руку. Щурясь, я всматривался в то, что принял поначалу за очередную галлюцинацию. В струях Дымка могло привидеться что угодно. Даже улыбка слепой Розы.
— Умереть я тебе не дам, — сказала она своим сиплым, почти мужским голосом. — Иначе кто позаботится о моей малышке?
Это была явная насмешка, за которой скрывалось нечто большее. Конечно. Роза могла узнать что-то о моем прошлом от сопляка. О мотеле, где вожделение подменяет мечту, о менялах, которых уносят черные крылья, о подвале с нарисованными звездами, о шепоте в темноте, об умирающей бабушке, о том, как легко зрячие крысы, загнанные в угол, покупаются на сказочку об острове. Но я уже не верил, что кого-то в этой комнате вообще интересует мое сомнительное прошлое. Гораздо проще поверить в другое: что Роза сама была Матерью Ночи. А кем тогда был мальчишка? Посланником? А может быть, посланием? Посредником в сговоре между вымирающим кланом кротов и зрячими? Или передаточным звеном в цепи тайной преемственности, которую мне до сих пор не удалось даже нащупать? Единственным наследником зримой тьмы, от которого зависело спасение уцелевших крыс? В последнем случае у меня появлялся выбор, возможно иллюзорный, — стать жертвой слепой веры или первым «спасенным». Но прежде чем выбрать, хотелось бы узнать, под чью дудку плясал Санта всю свою проклятую жизнь на свету, а затем в темноте. Теперь я, кажется, догадывался, кто упрятал Лору в Ковчег. «А тебе-то что? — прорвало Засевшего В Печенках. — Какого дьявола лезешь в чужие дела? Лучше займись своими. Старушка хочет, чтобы ты пожил еще. Не мешай ей, по-хорошему прошу». И я прошу по-хорошему: заткнись, цирроз недоделанный. Носорог по тебе соскучился.
После укола мне становилось легче с каждой минутой. Роза устроилась рядом со мной на диване — так близко, что наши бедра соприкасались. Она глубоко вдыхала, а заодно глубоко затягивалась. Окутана дымком. И мне немного досталось. Сделалось довольно уютно. Я был бы не прочь подольше задержаться на этой нейтральной полосе между болью и бесчувственностью, надеждой и отчаянием. Ропот голосов отдалился, пауза заполнилась почти материнским обезличенным присутствием. Мать — обыкновенная мать, пахнущая молоком, — была для меня такой же абстракцией, как остров. Нет, не такой же — остров я хотя бы видел во сне…
Мои мысли были похожи на дым — неопределенные, зыбкие, проплывающие мимо, ускользающие. Но одна все же не успела раствориться и занозой торчала в разглаженных извилинах.
— Слушай, Роза, — сказал я. — А кто этот зрячий?
— Который?
— Там, за дверью. Сказал, что следит за порядком.
— Ха. Ну ты даешь. Не узнал Вика?
— Да нет, я про другого. Старик ведь слепой… Или нет? — с Розой легко было говорить даже об этом. Не всякий крот выносит разговоры о слепоте.
— Пока еще зрячий. Все правильно. Он тоже Вик, только на тридцать лет моложе.
Я мысленно сложил два портрета, кое-как намалеванные моей продырявленной во многих местах памятью. Дымок помог с воображаемым художеством, сдвинул где надо и что надо, проложил морщины, выдернул зубы, проредил и выбелил волосы. Получились лица, перетекавшие одно в другое и наоборот через воронку времени. Туда-сюда — будто песочные часы, отмерявшие жизнь; ну а плоть была всего лишь ненадолго слипшимся прахом. В конце концов, два Вика разного возраста, сосуществующие в этом тупике, выглядели не так уж странно. Меня и всю мою болтливую компанию по-настоящему удивил бы разве что бредущий навстречу восьмидесятилетний призрак собственного будущего.
— Роза, твой ход, — недовольно буркнул Ной.
— Слышал? — старуха ткнула меня локтем в бок. — Наш ход. Извини, никак не могу пропустить. — Потом добавила шепотом и с напускной таинственностью: — Твой камень у меня, так что молись за нас с Дымком. И за себя тоже.
Она вернулась за стол не слишком торопливо, оставив меня в легком недоумении, которое скоро затерялось среди моих вялых попыток и впрямь помолиться за нее с Дымком. Почему бы и нет? Прежде мне для подобной безделицы не хватало уверенности в том, что это срабатывает хотя бы в виде исключения, как крючок, на который потом можно поймать более крупную рыбу. Да и с рыбаком я был знаком плоховато — скучны толстые книги с крестом на обложке. Сейчас же как-то само собой выяснилось, что уверенность в чем-либо вообще необязательна. Размякший, я готов был впустить в себя многое — и не только Розу с ее ненавязчивой просьбой. Или предупреждением.
