Драконы поняли, что «воры» сейчас смоются.
И решили уничтожить нас издали, не подлетая.
Странный, сдавленный хрип вырвался из моей груди, когда вихрь огня, выжигающий сетчатку глаз, страшной лавиной покатился на нас с небес. Время будто замедлилось в тысячу раз — ну, привет, знаменитый эффект адреналина.
Наслышана!
Огромный гриб пламени раскрывался в нашу сторону красной смертью. Кажется, в одно мгновение во всей горной долине не осталось снега — теперь скалы сиротливо темнели уродливым коричневым гранитом… Растаяло всё. Скалистые горы обернулись жарким курортом.
Полынь обернулся посмотреть, что меня так испугало. Глаза его расширились.
— Простите, — беззвучно сказал куратор Мелисандру и Теннету, до которых мы никак, никак не успевали добраться раньше, чем пламя добралось бы до нас.
Но тем двоим было плевать. Мелисандр ждал от двери чуда. Теннет спал.
С отстраненным любопытством я посмотрела на то, как руки Внемлющего разгораются багрянцем — так всегда происходит, когда он применяет Умения — однако обычно я слишком медленная, слишком рассеянная, чтобы думать об этом световом эффекте.
Но сейчас…
Сейчас, пока два красных цвета медленно, очень медленно сжимали меня в тисках: убийственное драконье пламя слева и спасительная магия куратора справа, я успела сделать две вещи.
Во-первых, я успела со всей ответственностью решить, что не дам Мелу и Теннету погибнуть. Ни за что.
Во-вторых, я успела выдернуть руку из своей шерстяной варежки, судорожно сжатой Внемлющим.
Дахху и Полынь исчезли в Прыжке.
Первый как раз завершил свою гексаграмму и с блаженной улыбкой осел.
Второй, поняв, что я остаюсь, так изменился в лице, что, честное слово, это было пострашнее драконов.
Но телепортацию на полпути не отменишь.
— Милая унни… — выдохнула я, выставляя ладони навстречу стене из огня. И одновременно с тем крепко зажмуриваясь.
Волшебный щит, мерцающий жемчугом и кораллами, встретился с драконьим пламенем за каких-то пять сантиметров от моего носа. Пламя, немилосердное, всесжигающее, обтекло сотворенную мною сферу пульсирующими взрывами багрянца — но никак не могло пройти внутрь.
Мелисандр, Теннет, дверь и я сама — мы были под защитой.
Под моей защитой.
Я вскинула голову, шире развела руки, чувствуя, как растет внутри энергия, как распахиваются прямо в мозгу порталы в другие, лучшие места. Здравствуй, сила. Настоящая. Единственно проявляющаяся, когда ты борешься с тем, что тебе, по идее, совсем не по плечу.
Когда выходишь навстречу превосходящему противнику, когда готовишься, казалось, к проигрышу, но внутри… Внутри зажигается одна маленькая упрямая мысль. Крохотная надежда на лучшее. Яростное нежелание смиряться со злом. С порядком вещей. С логикой: «нельзя обойтись без плохого». «Нельзя без потерь».
Можно. На самом деле — можно.
Просто не кланяйся слабости. Не лебези перед вечностью, не соглашайся на меньшее.
Да, ты — никто, ничто, пылинка на подошве мироздания. Но и ты иногда вдруг чувствуешь мощь. Смелость дерзнуть. Острую, сладкую жажду пойти против всего, против несовершенного мира, против дурацких, навязанных трусами правил, против собственных страхов, против смерти.
И в такие моменты ты прав. Не стыдись своих сил.
Не стыдись — и ты обязательно выйдешь победителем, потому что жизнь действительно любит смельчаков, нашедших силы принять себя, и создать свою веру, и следовать своим принципам, сколь идеалистичными они бы не казались другим.
Я знала, что я на верном пути.
Я держала щиты, а щиты держали пламя.
Я знала, что могу стоять так долго, очень долго, что дыхание драконов иссякнет куда быстрее, чем я. Они хотели убить. Я хотела спасти. При таком раскладе у зла никогда нет ни единого шанса.
Нас пытаются запугать. Нас пытаются заставить сдаться еще до боя. Нам говорят — беги и прячься. Заройся и молчи. Не дыши.
Но это ложь.
Если знаешь, что правда с тобой — иди до конца. И Вселенная подыграет.
Шипела сфера, сдерживая пламя. Шипело пламя, стынувшее в сфере.
Я видела, как моя магия перерастает меня.
И, казалось, наш бой будет длиться вечно. Ничто не могло остановить меня.
Ничто, кроме этого странного, незнакомого, звонкого голоса, вдруг раздавшегося над моим правым плечом:
— Господи помилуй, зачем же так все время драматизировать! Наплодилось же идеалистов! Ну ладно, так и быть, и тебя заберу, Мисс Самоуверенность…
Не успела я вынырнуть из своего странного вселенского транса, как чужак брезгливо сжал мое плечо. Краем глаза я увидела слишком длинные для мужчины, остро заточенные ногти, выкрашенные под игральные карты.
И все пропало, как всегда пропадает во время Прыжка.
ГЛАВА 32. История джокера
В следующее мгновение после телепортации я обнаружила себя лицом в снег.
Не худшая поза. Обычно я так сплю. Правда, вместо шершавого камня — подушка.
Все тот же серебристый голос чужака вел надо мной бодрые подсчеты:
— Эту спасли, этого спасли, этого спасли! Хотя, ей-богу, последнего не стоило!
Слова утешали. Но произнесший их не стал мне оттого более понятным.
Я перевернулась на спину и наконец-то увидела обладателя карточных ногтей.
Он стоял наверху горного склона с кристаллами и соснами, задорно уперев руки в боки. Правая нога незнакомца — в высоком красном сапоге с загнутом мысом — давила на спину бессознательного Теннета. Возле левой ноги растерянным тюком валялся Мелисандр Кес. Тоже в обмороке.
Драконы продолжали бесноваться внизу склона, подлетев почти к кромену, явно не замечая, что воры, то есть мы, исчезли из-под прицела… Из-за беспрерывно выпускаемого ящерами пламени (они, хитрецы, распыляли его посменно) даже у нас, в отдалении, было теплым-теплом.
Чужак перехватил мой изумленный взгляд и задорно помахал когтистою рукою.
— Ты кто? — хрипло выдохнула я.
— А ты не догадалась, лапушка? — он подмигнул густо подкрашенным глазом. Игривая рыжая челка колыхнулась, подчеркнув вопрос.
Чужак был невысок — метр семьдесят, не больше. Нарядно взлохмачен — то есть видно, что его темно-оранжевые космы подверглись специальной обработке хаосом, а не то чтобы сами так живописно легли. На вид ему я дала лет семнадцать максимум.
Глаза у незнакомца были миндалевидные, темные, слегка раскосые, подведенные черным. Да еще и вниз от них сбегали вертикальные линии, нарисованные тушью — будто две дорожки от слез. Так иногда раскрашивают арлекинов в провинциальных театрах. Нос у парня был длинный, прямой. Губы — столь алые, что и столичная кокетка позавидует. Кожа бледная, но не как от болезни, а «по знатному».
