Сколько же на свете вещей, о которых мы не говорим! Не говорим даже с самыми близкими.
Мы оставляем их в темной зоне, не желая выводить под театральный софит, ведь они совсем не подходят нашим пьесам.
И на галерке верят. Верят.
А те, кто ближе — из уважения молчат. Друзья всегда все знают. Не тешьте себя надеждой, что ваши тайны скрыты картонной декорацией на первом плане. Видно все. Но из любви мы отрицаем правду.
И тем страшнее было видеть Кадию без маски.
— Так, дома кто-то есть? — я подхватила ее под руку и потащила на участок поместья.
— Конечно. Полон дом гостей, все как обычно, — неловко и не в кассу хохотнула она, будто пытаясь натянуть старую маску.
— Мне лучше ни с кем не пересекаться, Кад, ты ведь понимаешь?
— Тинави, чтоб тебя, то, что я плачу, не значит, что я совсем мозги растеряла! — она неожиданно взъерепенилась.
Мы свернули с покрытой гравием дорожки в яблоневый сад. Деревья не шелохнулись. Ветви с припозднившимися белыми цветами, приятно отяжелевшие, покорно гнулись к земле. Вишня также еще цвела и благоухала. Жужжание комаров успокаивало — кажется, фруктовые сады — это тот редкий случай, где оно лишь добавляет прелести. Кадия шла быстро, спину держала прямо, на меня не оглядывалась. Я семенила вслед за ней, мысленно проклиная подводную ночнушку, которая волновалась, оплетала ноги, не давала мне делать нормальные, широкие шаги.
Через черный ход мы проскользнули в поместье.
Я знала особняк Мчащихся, как свои пять пальцев. Мы с Кадией дружили с пеленок, и я частенько оставалась у нее ночевать. Как в детстве, потом в отрочестве, так и в том периоде, что мне нравилось называть «затянувшейся юностью». Кадию тоже прельщало это определение, слегка расходившееся со словарем. Согласно последнему, юность заканчивалась где-то в двадцать три…
Знали бы вы, как меня пугало то, что в других государствах Лайонассы наши сверстники уже похожи на потасканных жизнью пьянчужек, имеют по пять детей и потихоньку сворачивают амбиции. Тот же Мелисандр Кес, как я выяснила в Пике Волн, был младше меня на два года… И при том выглядел таким взрослым, таким наглым, таким… широким, что ли. В кости, я имею ввиду — в кости. В общем, он был здоровенным мужиком. Дерзновенный сорвиголовой в самом зените.
А вот я продолжала воспринимать себя как девочку, маленькую девочку, которая, хоть и наращивает знания о мире, все равно никогда не повзрослеет. Мысль о том, что где-то есть «настоящие взрослые», отличные от меня, была основой моей жизненной философии. И с каждым годом я все больше убеждалась в том, что это не иллюзия. И в школах учатся дряхлые старики. И в доме престарелых может цвести легкость и любовь. Твое тело — это просто брома, материя, забота спящих на севере драконов.
А твоя искра… Твою искру, насколько мне известно, не колышет время. Ты сам выбираешь, кем тебе быть, на какой возраст равняться. И если ты хочешь быть молодым — будь им. Будь им так уверенно, чтобы даже твое тело поверило и подтянулось.
— Так, — сказала я, когда Кадия пропустила меня в свою летнюю спальню, удачно расположенную на задворках поместья. — Ты сейчас умываешься, заплетаешь свои праховы волосы в косичку — а то мне завидно — и по дороге из ванной прихватываешь бутылку вина. А лучше той сумасшедшей настойки, которую варит ваша кухарка, Бруни Грэм…
— Бруни даби Грэм, — поправила меня Кад, которая раньше не отличалась щепетильностью в отношении гномьих имен.
— Бруни даби Грэм, хорошо. Еще мне нужна нормальная одежда, одолжишь? Только ты рассчитывай размерчик, не позорь уж меня. И… — я подвисла. — Плана королевской тюрьмы у твоего папочки не завалялось случайно?
Кадия уперла руки в боки:
— Вот так, значит? План тюрьмы? А про Дахху спросить не хочешь?
Я замешкалась.
Правда заключалась в том, что и про Дахху, конечно, я тоже хотела спросить, но как-то побаивалась. Я не сомневалась, что мне удалось качественно вылечить его после нападения маньяка. Такие вещи поневоле чувствуешь. Но я трусила. Если уж непробиваемая Кад встретила меня в таком состоянии, то что творится с меланхоличным, эмоциональным Смеющимся?
— Он жив, — не дожидаясь ответа, оповестила меня Кад. Ее голубые глаза были холодны, как лед.
Она стянула с ног тяжелые сапоги, зашвырнула их в угол и с размаху плюхнулась в кресло:
— Но никак не придет в себя. Две недели без сознания. Врачи, что называется, безмолвствуют.
В ее голосе мне послышались обвинительные нотки.
— Кад… — пробормотала я.
— Да, так меня зовут. Кад. А лучше Кадия. Что, Тинави? Что ты смотришь на меня таким жалобным взглядом? Где ты пропадала вообще? Ты хоть представляешь, что здесь творилось? Ты видела последние новости? Тебя разыскивают, детка. Этот неженка, Лиссай, застрял под праховым курганом, и король из-за этого скормил нежити кучу госслужащих. Налоги жутко повысили, потому что Дворцовый комплекс теперь надо ремонтировать. Я поймала своего парня, маньяка, как выяснилось, и перешла работать в Чрезвычайное Ведомство. Теперь вокруг одни лишь гномы. Ежедневное количество трупов увеличилось, а зарплата почему-то осталась прежней. Жизнь идет, все меняется. Но тебя, где тебя носило, а, Тинави? Когда ты так нужна?
Лицо Кадии горело праведным гневом. Я не успела приноровиться к новому эмоциональному спектру Мчащейся и только растерянно хлопала глазами. Некоторые из нас успокаиваются, столкнувшись с испытаниями. Другие — вспыхивают ярким пламенем.
Кадия стала собирать вещи на работу.
Она вытащила из шкафа доспех — не тот, что у нее был раньше, а новый, более темный, с плотными амарантовыми пластинами на груди и шипастыми наплечниками. Она достала чугунный утюжок и, нагрев его над камином, прогладила нижние рубашки, усилив эффект простеньким заклинанием. Она долго выбирала склянку из всего многообразия парфюмов, разбросанных по туалетному столику, и, наконец, сухо спросила меня, можно ли погасить свет.
У меня в голове был такой водоворот из вопросов, что я пропустила мимо ушей тот, что задали мне извне.
— Я погашу свет? — повторила Кадия громче. Жестче. Четче.
В ее голосе снова была та хрипотца, что послышалась мне у забора. Будто что-то тонкое надломилось в гортани подруги и осколки скребут, просясь наружу.
Я поколебалась с ответом.
Удивительно, как по-разному мы ведем себя, когда нам больно.
— Кадия, прости меня.
— За что?
— За то, что я исчезла. Ты осталась здесь совсем одна, без объяснений, без правил игры, и… И я не представляю, как тяжело это было. Пожалуйста, прости.
Она повернула выключатель. Аквариумы, полные голубоватых магических сфер, с легким шипением потухли.
— Вы все меня бросили. Все. Разом. Не предупредив, — обрывисто сообщила Кад, забираясь под пуховое одеяло.
