— Ну, я оцениваю наши шансы весьма оптимистично, — пожала плечами я и чуть не выронила прахов фонарь, когда Полынь одним быстрым прыжком оказался рядом со мной:
— Что значит «наши»?
Я ахнула, наконец-то разглядев его.
Руки и ноги Ловчего были закованы в кандалы. На шее — широкая скоба, похожая на защитный обруч игроков в тринап. Кожа вокруг всех этих железяк покрылась пузырями, как от ожогов, и была до крови расчесана. Полынь походил на жертву войны — со всеми его бескомпромиссно торчащими из-под тюремной робы костями. Если мне казалось, что это я похудела за неделю на побережье, то нет! Однозначно нет. Черты лица кураторы стали еще острее, чем раньше. Об нос можно было — честное слово — уколоться.
Руки и плечи Внемлющего багровели порезами и кровоподтеками, видимыми даже поверх многочисленных татуировок. Знак Ловчего на левом предплечье и Глазница на правом не светились. Значит, оковы антимагические.
Пока я оторопела пялилась на эти немудреные свидетельства то ли пыток, то настигшего Ловчего безумия (пытался самоубиться от тоски?), Полынь с интересом обогнул меня и выглянул из камеры, насколько позволяла длина натянутых цепей.
— Ты вообще как? — жалобно протянула я.
Ловчий, удовлетворившись открывшимся ему видом коридора и толстого, напряженного тюремщика, обернулся и, увидев мою перепуганную рожу, ободряюще подмигнул:
— Терпимо!
Его черные глаза на осунувшемся лице казались огромными, как созвездия южного креста. Взгляд у Полыни был все такой же спокойный, как и обычно, слегка отстраненный. Ловчий пах мокрой землей и сыростью, как месячный давности номер «Вострушки», посвященный голоду в южных странах.
Я спохватилась, достала из кармана плаща заранее припасенные коричные крендельки и протянула Полыни:
— Хочешь? Это из той кофейни на Министерской площади, ну, где ты кофе обычно берешь.
Ловчий не сразу понял, что это за бумажный пакет я впихиваю ему в бледную руку. А поняв, тихо, почти беззвучно рассмеялся:
— Тинави! Я тебя умоляю!
— Ну тебя ж, наверное, тут не сильно потчевали… — пробурчала я.
— И то верно. Разве что пинками, — он с интересом принюхался к запаху свежей корицы, сахара и масла, разлившемуся по камере из кулька. — Только я предпочитаю сначала выбраться отсюда, а потом уже наслаждаться жизнью. Чтобы уж сразу и на полную катушку.
К нам молча подошел охранник, с кряхтением сел на корточки и начал отстегивать кандалы Полыни, начав с левой ноги. Его лысый затылок чуть поблескивал бисеринками пота. Ловчий стоял, скрестив руки на груди, и не думая как-то помочь — ногу там приподнять или вообще сесть. Только лукаво поблескивал глазами, с жадностью осматривая всю длину убегающего вдаль коридора, такую манящую долгую дистанцию — уж по сравнению с камерой пять на пять шагов.
Я вдруг ужасно испугалась этого радостного блеска:
— Полынь, ты только это… Без фокусов. Сделка честная.
Сидевший на карачиках стражник замер, услышав мою реплику. Видимо, живо представил, какими травматичными последствиями могут грозить фокусы от бывшего Ходящего.
— Ваша магия только завтра вернется, если что, — «заботливо» предупредил он.
Но Полынь только успокаивающе поднял правую ладонь и усмехнулся мне, проигнорировав тюремщика:
— Это с какими безрассудными дураками ты тут без меня общалась, что высказываешь такие опасения?
— Да уж было пару прецедентов… — пробурчала я.
* * *
После того, как охранник надел на Полынь специальный отслеживающий браслет, после того, как мы подписали все необходимые бумаги, после того, как Внемлющему разрешили помыться, а потом вернули его одежду — любимую многомаечную хламиду-монаду, браслеты, амулеты, обереги и нагрудные часы, — мы все-таки оказались на улице.
— Спасибо, — кивнул Ловчий, с наслаждением и свистом втягивая свежий летний воздух. — Я не ожидал, что ты вернешься.
— Ну знаешь! Я же пообещала.
— Нет, в смысле, я не был уверен, что ты вообще сможешь вернуться из-за той призрачной двери. В какой-то момент я решил, что ты погибла.
Я аж поперхнулась и уже собралась было высказать свое громкое негодование тем, с каким колоссальным спокойствием Полынь строит подобные предположения, когда из-за угла приземистого тюремного комплекса к нам вывернул Дахху.
— Приветствую, господин Полынь! — вежливо кивнул нам Смеющийся, приближаясь. — У нас еще не было случая пообщаться лично, но я слышал о вас много хорошего от Тинави. Я Дахху.
— Я помню, — кивнул Полынь, с любопытством оглядывая моего друга. — Я же видел вас в храме. Поздравляю с, хм, спасением.
— Ох, точно, это же вы меня и спасли! — смутился однокурсник и машинально натянул шапку пониже, аж до бровей. Типа, «я в домике».
— Не я, Тинави.
Продолжения разговора не последовало: интроверт-Смеющийся не знал, что сказать после подобной Ужасной Оплошности, а Полыни было плевать — его куда больше интересовал заново обретенный город, чья волшебная, до боли сладостная сущность волнами разливалось вокруг нас.
— И как ты только не околел дожидаться? — я благодарно улыбнулась сконфуженному Дахху.
Друг, укутанный в два свитера, толстые шерстяные брюки и шарф, мирно повисший на своих номинальных костылях, вряд ли бы замерз даже в северном Асулене. Но два часа на улице — это все-таки испытание, достойное похвалы.
— Все нормально, — замотал головой тот. — Ну что, поедем? Полынь, вы ведь с нами?
Внемлющий, вытянувшийся очень прямо, как будто подвешенный на нитку, любующийся полночными аллеями столицы, удивленно обернулся и приподнял левую бровь, проколотую:
— Мне что, надо отрабатывать свободу прямо сейчас?
— О боги, нет, нет! Считайте, это приглашение на вечеринку, — замахал руками Дахху, чуть не выронив костыли.
— Вечеринку? — строгие брови Полыни выгнулись таким лихим углом, что я аж залюбовалась.
И поспешила вмешаться, пока взаимонепонимание этих двоих не привело к чему-нибудь катастрофическому:
— Так, так! Нам действительно имеет смысл поехать всем вместе к Дахху, там же можно переночевать. «Отрабатывать свободу», Полынь, ты начинаешь завтра. Но вот с организацией сего действа надо разобраться прямо сейчас. Ты выдержишь?
Он скривил губы и потом, как бы в шутку, фыркнул:
— Конечно, босс.
Мы снова поймали кэб. Полынь отказался забираться внутрь салона, предпочтя вместо этого сесть на козлах рядом с кучером.
Дахху, развалившись на бархатном сиденье, мгновенно уснул — ослабший организм не справлялся с нагрузками. Я ткнулась носом в холодное стекло кэба и задумчиво смотрела на город. Снаружи начал накрапывать слабый дождик, постепенно усиливающийся. Уже через несколько минут небо разорвала первая вспышка молнии.
