Что гораздо важнее, так это то, что, наклонившись над умирающим и бормоча слова утешения — хотя какое может быть утешение от своего убийцы! — Теннет вздрогнул. Чистая унни расползалась от трупа, как облако, и была готова отдаться в полное распоряжение хранителя. Теннет так опешил, что ничего не сделал.
Но этот случай заставил его задуматься.
Убивать — запрещено. Смерть есть враг мысли, враг развития и искры, враг хранителей. Боги ничего не могут поделать со смертью. Когда приходит она, хранители уходят, потому что им больше нечего учить, нечего лелеять.
Но эта свежая, льнувшая к нему унни убитого… Ведь Теннет мог создать что-то благодаря ей. Усложниться, пойти дальше, и, тем самым, как бы следовать своему предназначению — заставлять все и вся во вселенной развиваться.
Эта мысль ужаснула хранителя. Убить, чтобы сделать что-то хорошее! Нарушить закон, чтобы иметь возможность оставаться верным своей миссии… В этом было нечто неправильное, безумное, и, одновременно, манящее.
Какое-то время спустя Теннет все-таки рискнул.
Он убил специально.
И снова — высвободившаяся в момент потухания искры унни была полностью к его услугам. Теннет жадно бросился ей навстречу, зажал в невидимом кулаке своей воли и сделал то, чего ему так давно не хватало — взлетел. Летать! Летать — это было высшее счастье для Теннета. Унни мертвеца хватило на то, чтобы бог поднялся на каких-то пару метров над землей и почти сразу же снова упал.
С той поры хранителю не было покоя.
Сначала он боролся с собой. Пытался найти другой способ высвобождать унни — но неживая материя все еще не хотела иметь с ним ничего общего, живая выставляла в качестве стража свою искру, и лишь в момент смерти Теннет мог похитить энергию.
Он стал вором, убийцей, жалким предателем. Но он же снова смог стать и богом. Теннет научился понемногу накапливать унни мертвецов: сохранять ее впрок для крупного колдовства — телепортации, управления временем, владения чужими мыслями.
Он снова мог изредка путешествовать между мирами — когда удавалось накопить достаточно энергии для выхода в междумирье и дальше. Но, конечно, Теннета бесило такое «мещанство».
Со временем хранитель понял, что, чем сильнее жертва, тем больше унии можно захватить. Теннет начал думать, где во вселенной живут самые сильные создания? В голову пришла Лайонасса. Драконы.
На драконов Теннет злился сильнее всего. Ящеры были столь глупы, что дали погибнуть своей королеве и ее яйцу-дочке — как он тогда думал. Фактически, Теннет лишился силы именно из-за них.
Так что хранитель решил убить драконов в Лайонассе. Всего парочку, конечно. «Это не так страшно,» — утешал себя Теннет. Драконов же полно. И они отвечают за материю. Их гибель высвободит кучу унни, столько жизней можно спасти от самого себя… Вряд ли это сильно кому-то навредит. В конце концов, еще один хранитель лишится магии — очередного баланса ради — ну и что? Наоборот, здорово! Вдвоем прозябать всяко веселее.
Так Теннет, хранитель и бог, обернулся шолоховским маньяком, удачливым предпринимателем, владельцем газеты «Вострушка». И, в принципе, даже заключение в тюрьму вследствие неудачи его не слишком разозлило. Королевская тюрьма и весь Шолох развалился бы прежде, чем Анте состарился хотя на грамм. Уже чего-чего, а времени у хранителя было навалом.
Но в тюрьму однажды пришел дурачок Дахху из Дома Смеющихся, друг бокки-с-фонарями, их доверенное лицо и бессменный наблюдатель «исторических снов».
Дахху рассказал Давьеру, кто такие бокки и откуда они взялись. Он рассказал, что, согласно свидетельству духом, драконье яйцо живо — и его можно вернуть. Он рассказал, что, если Анте ему поможет, у Анте есть шанс на восстановление магии.
Давьер воодушевился — едва ли не впервые за тысячу лет. Вместе с Дахху они придумали план освобождения из тюрьмы. Можно было не торопиться.
Но вчера, через рукопожатие тюремщика, в Анте Давьера попробовала проникнуть Пустота.
Анте однажды видел такую штуку. Он много чего видел — хранитель же, немудрено — и, в том числе, множество мерзких, противных бытию хищных тварей. Пустота была из их числа. Всех гадов во вселенной не победишь — да он никогда и не был альтруистом, но…
Но то, что «всякие уроды» пробует проникнуть в Лайонассу — его вотчину — возмутило Давьера не на шутку. Это ему, маньяку, бывшему хранителю, можно приносить в Лайонассу боль. Дозированно. Почти профилактически. На правах бога.
Но больше никому нельзя. Тем более, теперь, когда впереди замаячил легкий свет надежды на новое начало.
Так что план Дахху и Давьера был прост и двухступенчат: сначала убрать из Шолоха Пустоту. Потом — вернуть драконам яйцо.
Вуаля.
* * *
Бокки-с-фонарем тонкой струйкой покинул мое тело.
Я откашлялась и мгновенно наябедничала:
— Дахху! Теннет в мыслях назвал тебя «дурачком».
Друг почему-то обрадовался:
— О, теперь ты веришь, что он Теннет!
— Да просто вырвалось… — пробормотала я, неприязненно уставясь на бывшего хранителя в углу кухни.
Из него тоже вылез бокки.
Я попыталась почувствовать былую ненависть с маньяку, но…
Кажется, когда делишь с кем-то сознание и тысячу лет воспоминаний в придачу, очень сложно не начать сочувствовать. Я все еще ненавидела его — но только мозгом. Душа как-то странно присмирела.
Сидящий в углу кухни Анте Давьер нахмурился, глядя на меня, и сказал Дахху:
— Мне кажется, ей лучше отдохнуть. Такие видения даже маленькими порциями отнимают много сил — вспомните, как вас корежило. А тысяча лет за раз…
— Ох, точно! — встрепенулся Дахху. — Тинави, пойдем, я постелю тебе.
Я и впрямь чувствовала себя крайне разбитой и дезориентированной, но все же запротестовала:
— Ну, нет! Я поеду к себе. Подальше от… этого, — как я ни старалась, мне не удалось выплюнуть слово «этот» с должной яростью.
— Я провожу, — покорно согласился Дахху.
* * *
Всю дорогу до Мшистого квартала — опять в кэбе — друг витиевато и многословно извинялся за то, что не рассказал о своих задумках и правде о падении Срединного государства раньше, что впустил в пещеру Анте Давьера впереди себя (что стало причиной нашего боя) и так далее.
Я слушала вполуха, почти засыпая — на сей раз нормально, по-настоящему.
— Я думаю, мы быстро разберемся с Пустотой, — под конец оптимистично заявил Дахху.
— Надеюсь, — буркнула я.
— Ой, ты что, спишь?
Мы уже стояли на крыльца коттеджа. Я вяло уткнулась носом в собственную дверь, расплющив его о теплое дерево, совершенно не в силах лезть в непойми какой карман летяги и искать там ключи.
