Оконную раму я пересекла своим привычным макаром… То есть споткнулась и кубарем прокатилась следующие несколько метров. Встала, отряхнулась и, не оглядываясь, ушла.
* * *
Ночь в Шолохе напоминала картины начала прошлого века. Пляска мазков, буйство цвета, вихрящиеся звезды, красочными потоками низвергающиеся с хрустального купола небес.
Да еще и приятные гастрономические ассоциации — ибо набережная Доро имела идеальную композицию слоеного пирога. Перечисляю снизу вверх: маслянистая темная река, плотная, сладкая; выше — хрусткие крекеры облицовочной мозаики и шоколадное благородство кованых решеток; потом — щедрый бисквит из воздушных древесных крон, между которыми богатые особняки ласкают взор зефирными нотами.
И вензеля флюгеров карамельными завитушками.
Живопись мироздания, щедро одаривающая шолоховцев красотой, вызвала у меня немедленную потребность в празднике.
Прямо сейчас. Сию секунду. Чтобы отвлечься, и чтобы напомнить себе — а почему вообще я должна бороться с Пустотой? Ради какого такого прекрасного мира?
Учитывая финальную тему нашего с Давьером разговора, праздника мне захотелось чувственного. Чтобы, значит, искру раздуло. Да так раздуло, что гори оно всем синим пламенем, полыхай весь мир от Тинави-огонька.
Поколебавшись с минуту на набережной, я целенаправленно отправилась к двору перевозчиков.
Суббота диктовала Шолоху свой режим работы. То бишь круглосуточный. На улицах бродили люди — кучками и по одиночке. Те, что кучками, — громкие, веселые, с хитрыми взглядами и той бесшабашностью в жестах, что неминуемо приводит к битой посуде, украденным лодкам, сорванным с чужих губ поцелуям и прочим радостям. Те, что солистами, держались сдержанно, но взгляды так и шарили просвечивающими лучами туда-сюда в поисках приключений.
— Пятиречье, — буркнула я сонному кентавру. — Лазарет.
— Подрались? — спросил он, даже не глядя на меня. — Шов наложить хотите?
— Что? Небо голубое, нет, конечно! Пациента навещаю.
— Ночью закрыто там, дамочка.
— А то я не знаю. Вы везете или нет?
Мы поехали.
Рощу ошши я миновала на цыпочках, но все-таки не избежала неприятной встречи с одним крустом. Старшим, судя по длинным веточкам-рогам с трогательно набухшими запоздалыми почками.
Я привычно зажмурилась, ожидая, что мне в голову сейчас полетят шишки, палки и камни с обочины.
— Хоззззяйка, хоззззззяйка пришла, к хоззззззяину, — в пояс поклонился круст и задом наперед усеменил в кусты.
О. Что ж. Приятно.
Вот это у меня карьерный рост!
Кажется, крусты различают не только богов, как я думала раньше… Но и всех, кто знаком с дружественной магией.
Таких, как мы с Лиссаем.
Корпус принца располагался сбоку от основного здания Ведомства.
Все окна были темны — кроме одного. Это светилось мягким голубым светом, на втором этаже. Крякнув, я полезла на разлапистый кряжистый дуб напротив корпуса, метрах в десяти от здания.
Очень удобное это дерево — дуб. Ветви чередуются, как ступеньки, лезь себе в свое удовольствие, подглядывай за принцами крови, сколько влезет.
Только я устроилась подле вороньего гнезда, умиротворенная, и обратила светлы очи в сторону окошка Лиссая, как кто-то громко зашипел внизу:
— А ну вали оттуда!
— И не подумаю! — возмутилась я.
Лиссай в своем зеленом окне — безо всяких штор — задумчиво стоял перед мольбертом. Мольберт светился пугающей белизной. Рука принца безвольно свисала вдоль тела, и с широкой кисти из беличьего волоса капала, быстро капала на пол краска. Тонкие губы принца скобочкой опускались вниз, и даже издали я чувствовала, как он холодеет от пронзающей его неуверенности: а вдруг не смогу? Вдруг получится чушь? Вдруг не дастся картина?
Человек внизу с тяжким вздохом пополз по дереву вверх, шаг в шаг повторяя мой недавний маршрут.
— Тинави, — веско произнес Полынь, плюхаясь на ветку рядом. — Душа моя. Сказав, что я слежу за Его Высочеством и вашим с ним не-общением, я имел ввиду именно это. Уходи.
— Если ты не заметил, ни с кем я не общаюсь, — огрызнулась я. — Сижу себе на дереве. Загораю. Лето на дворе.
— В полночь загораешь?
Лиссай в окне вдруг повернулся в нашу сторону и чуть наклонил голову, будто прислушиваясь. Лис — он и есть лис. Хитрости, правда, сильно недосыпали. Но рыжина, и шерстка, и взгляд — всегда начеку… Мое сердце екнуло.
— Я понимаю, что ты мечтательница и могла вообразить себе иное продолжение… — вздохнул Полынь.
— Ничего ты в мечтателях не понимаешь, Внемлющий, — огрызнулась я, не дослушав.
— Нет, понимаю. Я тоже был молод и полон надежд, — сказал он с драматичным надрывом и прикрыл глаза без единой морщинки вокруг оных.
Я в голос расхохоталась. Глупость какая — слушать подобные фразочки от татуированных дурачков с кадыками, дергающимися при каждой фразе, как у подростков! Полынь обиженно насупился.
— Полынь, а что тебе ляпнул призрак Иладриль? — я пошла на поводу у своей неугомонной тяги к Волнующим Разговорам.
— А какая разница?
— А мне интересно. Скажи. А то возьму и… и Прыгну к Лиссаю в комнату. Объясняйся потом перед королевой.
— Ты не умеешь! — выдохнул Ловчий.
— А вот и умею. К Сайнору же в опочивальню Прыгнула, — я показала язык. — Так что там с Иладрилем?
Полынь как-то очень уютно свернулся на ветке дуба. Покачал головой, дивясь, и будничным тоном сообщил:
— Призрак закричал на всю кофейню, что я не испытываю к Андрис никаких чувств. И не имею никаких неудобств от того, что она «бегает за мной, как собачонка». Единственно по причине равнодушия я не жалею для нее «оскорбительных крох своего внимания» и позволяю «бедной девочке тонуть в ее сладких заблуждениях», «хладнокровно продлевая пытку». И все это якобы видно в моем лице столь же ясно, сколь то, что я «считаю себя самым умным в этом глупом городе». И что мне надо прекращать такую «благотворительность», если я не хочу нажить в лице Йоукли «смертного врага».
— Ах ты ж лыдровый монашек… — с чувством блеснула я ругательством, подцепленным у гномов в Чрезвычайном департаменте.
Оказывается, теплые июньские ночи всех поголовно склоняют к откровениям. Вот уж не думала, что когда-нибудь доживу до душевных разговоров с Внемлющим!
— Вот-вот, — Полынь, видимо, вспомнил неприятную сцену и завозился на ветке.
— И что, это правда? Сказанное Иладрилем?
— Я произвожу такое впечатление? — сощурился Ловчий, не говоря ни да, ни нет.
— Ну… Э. Ну я не знаю. На чем-то же призрак основывался, будучи профессионалом, — выкрутилась я, чуть ли не с воплями «чур меня, чур!» сбрасывая с плеч ответственность.
