— Что "это"? О чем? — не поняла я.
— О том, что они все-таки отдали вам мою силу! — взбесился Давьер.
— Э-э, — сказала я. — Вы про магию, что ли? Песня, звезда, всё такое?.. Это кровь Рэндома, а не ваша сила. У меня вашей силы нет. Она ж в том амулете, что на груди Авены, что в Пустошах Хаоса, что прах-знает-где… Или… — я нахмурилась, — Стоп. К чему такие странные вопросы, Анте? Что опять не так в этой нашей горе-Лайонассе?
Хранитель подошел, брезгливо, двумя пальцами ухватил меня за подбородок и покрутил туда-сюда, всматриваясь. Так оценивают прикус лошадей. Я высунула язык и скорчила рожу.
Лицо у Анте было таким интригующе-обиженным, что я даже не позволила унни наподдать злодею еще одним выверенным пинком.
Хотя она просилась, да.
— Не врёте, — вывел Анте.
— Что случилось, можете объяснить нормально?
Но Давьер уже мерил невротическими шагами коридор, нимало не смущаясь разрушений и флегматично перешагивая вещи.
Из норки в стене за ним наблюдали мышки. А за ними — с жердочки, — следил Марах. Я смотрела на Анте, бормочущего себе под нос что-то на чужом языке. Анте смотрел в пол.
Зачем нам театры, при таких-то сценах…
Как всегда, хранитель ушёл в интровертный отрыв за полсекунды. Рядом с такими, как он, нет ничего проще, чем почувствовать себя пустым местом. Он божественно-легко умеет удалять всех из жизни — как из своей, так и вообще.
— Анте, если вы обуздали свои маньячные рефлексы, проходите в гостиную. Я сейчас подойду, — вздохнула я, в сотый раз вспомнив: переделывать людей бессмысленно.
Принимай такими, как есть, или уж не выдавай им ключи от дома.
— D'accord. Мне виски со льдом, — сказал Давьер, развернулся на девяносто градусов, и, не сбиваясь с шага, двинул в комнату.
— А я предлагала, что ли? — возмутилась я. — И что насчет извинений, а? Чуйка не намекает на их необходимость?
Равнодушная тишина в ответ.
Повернувшись к мышкам, я цокнула языком:
— И как я могла по нему скучать?.. Заметка: некоторые хороши лишь на расстоянии. Например, Марах, — и, буркнув заклятье, я заделала дыру в стене.
— Дома — не убиваем! — напомнила я встрепенувшемуся филину.
И безо всякого там виски пошла к чокнутому хранителю времени в отставке.
Больше загадок, больше…
Моя чуйка — отголосок её — говорила: пусть Гординиус и сбежал, однако эта ночь точно раскроет хотя бы пару загадок. Но каких из них?
* * *
Когда я зашла в гостиную, Анте Давьер уже сидел, откинувшись на стуле так, что тот жалобно всхлипывал, качаясь на двух ножках — не стул, а убитый горем пленник, боящийся закричать.
Ступни хранителя в лаковых туфлях лежали, перекрещенные, на журнальном столике. Одна рука поправляла шейный платок. Вторая держала тлеющую — и как он успел? — сигарету.
— Наглость у вас — признак нервов? — предположила я.
Две вязи пальцами, тихое заклятье — и ноги хранителя послушно слетают со стола, а спички и курево оказываются в мусорном баке.
Восстановив равновесие, Теннет кивнул:
— Да. Есть многое в природе, друг Горацио, что вызывает у меня недовольство. И чуть меньше вещей — непонимание. А непонимание вкупе с недовольством… Что ж, чтобы разобраться в таком вопросе, не грех и проехать пятьсот миль за полутора суток: из Хейлонда в Шолох. Я выехал сразу после того, как дёрганный служка-вампир описал мне «дивное создание», напавшее на него в моих покоях. Создание, до странности похожее на вас.
— Анте, это явно не начало истории! — отметила я, плюхаясь на диван.
Давьер раздраженно вздохнул, снова откинулся на стуле и рассказал все по порядку.
* * *
РАССКАЗ АНТЕ ДАВЬЕРА
Был прекрасный февральский вечер в Тилирии. Ледяной ветер дул с залива; запах гниющих водорослей висел над городом; камни набережной, потемневшие от воды, срывались — очень небезопасно — вкупе с криками портовых грузчиков, похожих на раскормленных чаек. Небу надоели границы, и оно рухнуло всей своей черной тяжестью на море, придавив его силой, бесконечностью, временем: до рассвета ты не шевельнёшься. И море даже не дышало. Замерло, как лёд.
Тех, кому холодно, такая красота не греет. Но тех, кто ценит надрыв — сжигает почти заживо, что только в удовольствие таким.
В особняке на пирсе гремел приём в мою честь — я люблю, когда меня восхваляют, а потому смотрел на жизнь весьма оптимистично.
Наше путешествие с господином Дахху подходило к концу.
Мой чемодан был полон денег, блокнот энциклопедиста — данных, и всё намекало на то, что пора возвращаться домой. Плюс, госпожа Кадия задолжала мне торт, а я не из тех, кто забывает недоимки.
В какой-то момент к нашему столу подошли познакомиться два шолоховских мигранта, ныне — караванщики, совершающие рейды между Тилирией и Иджикаяном. Мы поговорили о жизни в столице, я отрекламировал им Дахху как восходящую литературную звезду, и, пусть он нещадно бил меня ботинком под столом, они поверили. И впечатлились. Ведь главное — обложка, и было бы странно, если б за свою долгую жизнь я не научился подбирать товарам упаковку. Это, черт возьми, первое, чему учатся в моём любимом мире. Мечтателей там жрут целиком, как птиц-овсянок, покрыв голову салфеткой, и печально, Тинави, что вы такое не попробуете — везде запрет, жалеют птичек.
Уши друга нашего Дахху пунцовели так, что светились красным сквозь шапку, но ему очевидно было приятно. И гостям — не меньше. Они даже заказали ему написать биографию одной шолоховской шишки в подарок.
Когда господин Дахху удалился, заранее издёрганный возложенной на него миссией, мы с купцами продолжили беседу. Мне было интересно: не заходят ли их караваны в Пустыню Тысячи Бед? Случайно не делают ли крюк в проклятые земли?
Конечно, делают, — признались мне, старательно мигая. Остовы Мудры, уничтоженной драконами — это ведь счастливый билет в богатство. Не всякому хватит смелости и наглости его купить, но коль купил — ты обеспечен. И дети твои. И внуки. И правнуки. Ведь немало в мире извращенцев (тут уж мои уши дали краски, признаюсь, как другу).
— В Запретных кварталах Мудры и сегодня находят артефакты со времен хранителей. Боги жили там, как простые люди, вы можете себе такое представить? — таинственно шептали купцы.
— Не могу, — сокрушался я, веселясь. — Боги? Не представляю. Вообще не представляю.
— Однажды наш коллега из Иджикаяна даже раскопал апартаменты Теннета! — сообщал мне торгаш потолще, набивая цену. — Хотелось бы вам сувенирчик от хранителя времени, а?
— Да, — честно признался я.
Если эти товарищи сейчас вынут из-под полы что-нибудь из моей старой виллы — я буду очень доволен. Бритва, папье-маше, портсигар — всему порадуюсь. Как говорил классик, мое «сердце из отвердевшего пепла не поддавалось самым сильным натискам повседневности, но уступило первому натиску ностальгии».
