— Слушайте, ну я полгода без неё жила, и нормально. Кто ж знал! К тому же, над этими культистами ржёт вся столица! Я не думала, что произойдет что-то опасное! — оправдывалась я.
— Хорошеньким девушкам можно вообще не думать, но вы вроде хотели от жизни большего, чем роль свиноматки! — шипел Анте, укладывая Гординиуса на обочину, густо поросшую крапивой.
Красный молодец поутру будет, чую.
То ли Давьер не разбирается в травах, то ли знает толк в мелком гадстве.
Вдруг над дорогой вместо ветра повеяло холодом и болью.
Сзади донесся шелестящий, обиженный голос:
— Оставьте… Жрец… Смерть… Месть…
Я резко обернулась, спугнув мотыльков, облепивших мой аквариум с осомой. На дорогу, слабо поблескивая в лучах лунной краюхи, вылетел призрак десятилетней девочки.
Стерва Бетти!
Мне казалось, кладбищенские жители отстали от нас еще до костровой заварушки, но… Видимо, не все.
— Это еще кто? — тоном сварливой бабки поинтересовался Анте, окидывая зеленоватую девочку недобрым взглядом.
— Виноват… Убийца… Ненавижу… — продолжал пробормотать призрак, плавая вокруг нас кругами, как щука.
Слова текли из стервы Бетти волнами — то громче, то тише, а сама она медленно разгоралась, как вечерняя заря, вернее — как отражение зари в пруду. В груди у Бетти не было искры — её слабого, посмертного огрызка, как у нормальных привидений.
Еще у нормальных привидений обычно видно причину смерти — ну, знаете, отрезанная голова, меч в животе, синева лица, коль в деле участвовал яд. У девочки же — ничего…
О, прах!
Беру последние слова обратно.
Проморгавшись, я увидела (а может, новая, «набранная» плотность призрака позволила это), что девочку пополам, от макушки вниз, пересекает тонкая черная леска. Это не девочка, а две половинки девочки, состыкованные очень близки. Как будто её… расщепило. Разорвало.
— Бетти! — ахнула я, осененная догадкой. — Ты и есть та, что «умерла на полпути к богу»?! Ты была на костре, Бетти?
— Да… — ответил призрак. — Жрец обещал… Будет нормально… Солгал…
— Ты погибла в тот момент, когда тебя забирала богиня?
— Наверное… — Бетти закрыла глаза.
— Ты из Тернового замка? Ты хотела попасть в Луговую школу?
— Да… Но я… Испугалась…
— Почему ты поселилась на кладбище, а не на болотах?
— Бэльбог… Не пустил… Не любит мертвых…
По щекам девочки — тоже теперь уже почти материальным — потекли такие же до странности реальные слёзы. Он больше не летала, замерла посреди дороги. Я встала перед ней, как бы нечаянно закрыв собой бессознательного Гординиуса, к которому были устремлены глаза призрака, светящиеся зеленым огнем.
— Тинави, а вы ещё долго с ревенантом общаться собираетесь? — рявкнул Анте.
Судя по шорохам и ватным ударам за спиной, хранитель поднял с земли Гординиуса и как-то неловко перекинул через себя, на манер подстреленной лани.
— Последний вопрос, — я облизнула губы, понимая, что, и впрямь, с такими темпами у меня остаётся всего одна реплика.
Потому что да, Бетти определенно являлась ревенантом.
…Привидения бывают разные — минутка «Доронаха» к вашим услугам. Даже полминутки, учитывая обстоятельства.
Есть призраки, которые сохраняют полное сознание и память. Для них смерть не сильно отличается от жизни: обычно они с комфортом устраиваются на чьем-нибудь чердаке или в спальне (зависит от наглости). Когда такой призрак устаёт от посмертного бытия или же выполняет миссию, ради которой остался — он тихо угасает.
Но есть и другие — ревенанты.
Их в нашем мире держит лишь одно: месть. После гибели ревенанты почти беспамятны. К ним сложно подойти: отталкивают болью. Они бродят в полубреду, обычно возвращаются к своему дому, и стонут там, и злятся, потерянные и непонимающие, что делать, лишь твердящие своё имя, как молитву. Энергия ревенанта спрятана в нём до поры до времени: до того момента, пока он случайно не столкнётся с виновником своей гибели.
Кстати, да…
— Почему ты хочешь убить именно жреца, а не богиню? Может, лучше на нее откроешь охоту — и заодно скажешь нам, кто она? — спросила я девочку.
— Не знаю ни о какой богине… Жрец выбрал меня, привёл… Сказал: верь, и всё получится… Завязал глаза… Испугалась… Кто-то тронул… Не получилось… — пробормотала Бетти.
И полностью, эх, воплотилась.
Потому что — последняя деталь в портрет ревенанта — когда он окажется рядом с целью, он соберёт воедино всю до того копившуюся энергию и станет чудовищем.
Чудовищем на вечерок, для одного. Равнодушным к остальным. Монстром, который исчезнет, убив злодея. Или умрет в схватке — если кто-то вызовет его на бой вместо намеченной жертвы.
Прикусив губу — воздух наполнился чужой болью, пробирающей, как морозные иглы, — я смотрела на то, как обрастает плотью и странно выворачивается тело Бетти. Суставы гнулись и ломались с хрустом, на удлинившихся руках пальцы отрастали, как у ящериц, сквозь голову пробились ветками два крученых, назад уходящих рога, а рот превратился в жвалы.
Прах.
Меня трясло оттого, что я ничего не могла сделать для Бетти. Для той, настоящей Бетти, умершей при Прыжке.
— Мне жаль… — тихо сказала я.
В ответ нежить, чернее черного, похожая на демона Узких Щелей, вскинула к небу морду и засипела, означая начало охоты.
— Я побежал! — кратко сообщил Анте и, действительно, побежал, судя по скрипящим доскам моста.
Раньше это не имело смысла: призрак бы нагнал мгновенно: легче ветра, они даже не нуждаются в телепортации. А вот нежити придётся попотеть, пошевелить ручками-ножками.
— Догоняйте, что встали! — вопил у меня за спиной Давьер, но я не обернулась.
— Не убежать нам от тебя, да? — спросила я ревенанта дрожащим голоском. — Ты быстро бегаешь… Очень быстро бегаешь, хорошая девочка…
— Аргх! — жвалы клацнули у меня перед носом: «отойди!».
Усики нежити, капая какой-то слизью, приблизились ко мне, изучая.
— Хороо-о-о-ошая девочка… — продолжала я, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле, мешая дышать.
Шипя, ревенант на выгнутых в обратную сторону ногах попробовал меня обойти. Я упрямо двигалась параллельно ему. Мысли тоже двигались. Параллельно решениям.
Я не могу вступить с ревенантом в схватку — не голыми руками, это идиотизм.
Я не могу сделать шаг в бок с театральным «оп-ля!» и предоставить Гординиуса на растерзание твари. Вон, даже Анте понимает, что так нельзя.
Я не могу больше задерживать нежить разговорами — собеседники её не интересуют.
