Безусловно, моему инстинкту самосохранения первый вариант понравился бы больше. Но сейчас возобладал свежеприобретенный инстинкт целителя: я увидела на одном из щупалец жуткую рану.
— Беги отсюда, попутчица! — сквозь зубы мелодично пропел Голден-Халла, узревший мой ход краем глаза.
Но я лишь молча сделала еще шажок к монстру.
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш!!! — щупальца гневно дернулись, когда их таинственный обладатель заметил моё появление.
Я отнеслась к этому философски. Все мы, когда нам невыносимо больно, ведем себя немного искаженно. Кто-то начинает хихикать, как псих (это редкость, обычно связанная с щедростью лазаретных морфий-мастеров). Кто-то грустит и смотрит вдаль, покорно и печально отдаваясь волнам боли. Многие становятся резкими, агрессивными — в мире животных не реже, чем в мире людей.
— Всё хорошо, дружок, — я подняла раскрытые ладони, позволив аквариуму с осомой болтаться на запястье. — Я не причиню тебе вреда.
— Ш-ш-ш-ш…
Теперь щупальца нацелились на меня: как бутон, готовый вот-вот схлопнуться.
Я медленно, очень медленно указала пальцем на рану:
— Давай я вылечу тебя? А ты нас за это не съешь.
— Ш-Ш-Ш-Ш! — куда громче.
Я облизала губы. М-да. Какой-то непонятный тембр: то ли разрешение — «ш-ш-шуруй сюда, да», то ли угроза: «ш-ш-шевельнешься — убью».
Не двигаясь с места, я призвала энергию унни — как всегда, беззаботно-доброжелательную, — и попросила её запустить процесс Общего Восстановления.
— Ну ты ладони на рану-то положи! — попросили блики сочувственным голосом Дахху, мол, совсем чокнулась эта Страждущая.
— Положу, но пусть сначала они белым засветятся, монстр привыкнет, — объяснила я, — А то я его испугаю.
— Ты?.. Его?!.. И вообще: это нерациональная трата сил! — воспротивились блики.
— Она воздастся сторицей, если всё получится. С каких пор ты жадничаешь, эй?
Унни пристыженно заткнулась. И тотчас поспешила доказать, что она щедра — ой как щедра!
И монстр, и сыщик, и даже я с невнятными вскриками отшатнулись по сторонам, когда мои руки вдруг охватил ярчайший белый свет: будто береговой фонарь включили на полную мощность в ночном зимнем шторме.
— Ого! — удивился Голден-Халла, который отпрянул, предусмотрительно не выпуская сундук.
— Ш-ш-ш-ш! — перепугались щупальца и стали экстренно-тревожно втягиваться в темноту.
Монстр оказался трусоватым.
И, казалось, это просто отлично — можно драпать с сундуком подмышкой, но…
Тут уж я возмутилась:
— А ну стоять! — и устремилась за чудищем, сама как белоснежно-пугающий снежный монстр.
Щупальца улепетывали, кожистыми тросами сигая меж сталагмитов. На мгновение мне захотелось остановиться — в тот момент, когда я прикинула размеры монстряцкого тела, раз тут такая длина — но…
Не так хорош тот лекарь, кто боится своего пациента.
Так что я с энтузиазмом продолжила погоню вглубь карстовых пещер. За мной не менее рьяно скакал Голден-Халла, погромыхивающий сундуком.
— Выход с другой стороны! — заботливо напомнил он.
— Я хочу его вылечить!
— Лучше голову вылечи!
— Нет, я хочу!
— Но… Ай, ладно, я тоже теперь хочу!
Рыжий внезапно тормознул меня подлой подножкой, поймал в падении, и, щурясь от белого света ладоней, вручил мне сундук. А сам сложил освободившиеся руки в заклятье.
Крикнул формулу на стародольнем языке — очень забавно звучащую в его исполнении. Потому что все южане произносят заклятия с совершенно неубедительным акцентом, каким-то «акающе-рычащим». Услышь их настоящие срединники, наши предки и носители стародольнего языка, — обалдели бы и вряд ли бы поняли туриста. Но унни — душка — откликается всё равно.
Итак, Берти крикнул формулу.
Раненое щупальце обвила сеть заклинания, привязавшая его к ближайшему сталагмиту. Оно уже не могло втягиваться дальше, улепетывая, как братья. Лишь покорно обмякло, сложившись завитками.
— Только не говори, что мы сейчас обратно побежим… — вздохнул Берти, оценив, как я вздрогнула, когда пару секунд спустя далекий монстр осмыслил «непредвиденное торможение», и спереди раздалось уже не шипение, а полноценный рёв.
Глава 10. Немного читерства
Но мы не побежали обратно.
Я скинула сундук на попутчика и успела вскарабкаться по двум черно-лиловым кольцам, как у осьминога, а еще приложить руки к ране до того, как к нам вернулись ретивые отростки. Все они зависли надо мной — а я, в свою очередь, зависла над раной.
Щупальца напряженно застыли. Ждут? Разрешают? Это экзамен?
Главное — не думать о том, что меня сейчас могут убить. Надо сосредоточиться на работе.
— Как давно его покалечили… — расстроились теневые блики.
И действительно: ранение было давним, но почему-то само не заживало. Наверное, нанесли маг-оружием. Хотя форма дыры такая, как будто пульсаром… Странно.
Я, прищурившись сквозь свет, пыталась понять, что там происходит под моими ладонями. Но не происходило, к сожалению, ничего: Общее Восстановление не работало.
Но почему? Что мешает ране затянуться?
Существует множество подходов к маг-лечению, но Теннет пока не успел обучить меня ничему особенному. К тому же, обычно работа над серьезными ранениями подразумевает подготовленную комнату, пару лекарей, эликсиры, перевязки, медикаменты, лазаретный покой. Так, как сейчас, — на коленке северной пещеры, ни праха не видя и под нависшим шипом — лечить серьезные магические вещи не стоит. Но иногда приходится.
— Голден-Халла, подойди, пожалуйста. Вместе со своими чудесными украшениями, — попросила я, сглотнув.
Сыщик — хвала небу, на сей раз без комментариев, — молча и споро вскарабкался ко мне. Щупальца следили за ним, но, опять же, не дергались, лишь снова мелко вибрировали.
Выслушав мою просьбу, Голден-Халла поднес руку с кольцами к ране. Артефакт-анализатор вспыхнул лило-желтым цветом, немного посеребрился и наконец стал черным с пятнами золота.
— Рану нанёс взрывающийся пульсар, в который вложили три «рыбки», — вынес вердикт Голден-Халла.
Я застонала. Это плохо.
Дело в том, что «рыбками» на севере Лайонассы называют крохотные метательные иглы с эффектом так называемого анти-лечения.
Жуткая штука эти «рыбки»: каждая игла уходит глубоко, а дырочка из-под нее такая мелкая, можно и вовсе не заметить — ну, подумаешь, у человека какое-то красное пятнышко на коже? Даже и не ясно сразу, что это кровь… Но попав внутрь, игла пробирается глубже и глубже — пока не заденет что-нибудь, что задевать нельзя.
