День был яркий, снежный, в самом зените. Великаны спали упоительно мирно, а на гранях стеклянных плит мерцали, преломляясь и вспыхивая, солнечные лучи.
— Слушай, Берти, — шепотом попросила я. — Давай остановимся на минутку? Я очень хочу щелкнуть это на лесной имаграф.
Попутчик не стал возражать. Кажется, он был захвачен красотой долины не меньше моего.
Я достала из внутреннего кармана шубы маленький фиолетовый шарик размером с приплюснутое куриное яйцо, не больше, — эдакая походная версия. Подняла руку с ним вверх. Задрала лицо, улыбнулась. Голден-Халла, тоже осклабившись, дружелюбно помахал шарику.
Внутри имаграфа раздался глухой хлопок, и его изнутри наружу заволокло звездчато-лиловым туманом. Я опустила его перед глазами и начала вглядываться в то, как медленно и неотвратимо проступают черты изображения…
Люблю смотреть на имаграфы в работе.
В этом что-то есть: сначала невнятная однотонная глухота, потом легкие и широкие мазки цвета, потом — полутона, будто бы штрихи и очертания, затем вдруг — лицо! Или — пейзаж, интерьер, вещица. Во всей своей полноте, уникальности, переданное идеально. А совсем в конце, когда все уже проступит и можно увеличивать изображение, ты понимаешь, что немного обманул само время… Картина там, внутри, никуда не денется, и в любой момент ты можешь в нее вернуться — было бы желание и воображение.
Хм. Может, для Голден-Халлы тоже имаграф сделать? Подарю ему как память о нашем приключении. А то это для меня привычное дело (дома в Мшистом квартале целая выставка на каминной полке), а в других государствах имаграфы — редкость…
Решено! Сделаю рыжему подарок. Надеюсь, ему тоже нравится эта наша внезапная горная вылазка. Нежданно-негаданное зимнее приключение на чужбине.
Пока я нашаривала в кармане еще один имаграф — у меня с собой как раз было две штуки, — Берти склонился над пещерной добычей.
— Надеюсь, это вообще тот сундук, — критично заметил он, разглядывая замок и крышку.
На них не было никаких опознавательных знаков. Внутри могли бы с равной степенью находиться колокольчики, ткани или скелеты — упакованные так, что при ходьбе не трясутся.
— Ты же нас точно туда привел, снуи? — на всякий случай уточнил Голден-Халла, взглянув на фею. — А то, говорят, в вашем роду высоко ценится плутовство, — прищурился он, вспоминая коварный нрав духов снега.
Снуи вытаращил глаза, мол, как вы могли подумать иначе?! — и яростно замотал головой. Я даже испугалась, не оторвется ли она.
— Верим мы, верим тебе! — успокаивающе сказала я, поднимая вверх руку уже со вторым имаграфом.
Но снуи в его нежно-оскорбленной невинности уже было не остановить. Он оказался до пепла обидчивым, этот мелкий!
Негодующе пискнув, дух стрелой-самоубийцей сиганул к сундуку и вгрызся в замок на крышке, как жук-короед после зимнего голодания. Еще до того, как Берти успел сбить его прицельным щелчком, он закончил свое черное дело, и крышка откинулась.
И десятки колокольчиков внутри — они лежали на атласных шелковых подушечках — нестерпимо зазвенели, каждый на свой лад — громко, невыносимо громко, эхом распрыгиваясь по всей спящей лощине… По спящим гигантам. По спящим гигантихам. Гигантишкам…
Праховы будильники в безмятежной дотоле долине.
Имаграф в моей руке глухо хлопнул.
Чуть позже, вечером того же дня, я рассмотрю получившееся в нем изображение — и долго буду нервно хихикать. Ибо картина вышла незабываемая: я стою с открытым ртом и полным пониманием того, что сейчас случится глобальный трындец; Голден-Халла, как лиса, прыгает на сундук, надеясь его поскорее заткнуть и захлопнуть; снуи висит в воздухе, гордо уперши тонкие ручки в осиную талию и задрав подбородок — «Я же сказал, что не вру!»; а вокруг нас холмы — то есть великаны — медленно открывают глаза…
И глаза эти светятся ну очень недобро.
Никто ведь не любит внезапных пробуждений.
И воров.
— Спасибо, снуи! — с таким непередаваемым чувством сказал Берти, что я прямо услышала, как стыдливо замирает сердечко снежного духа. Хорошо, что оно вообще не остановилось от таких «спасибов».
Я срочно пихнула имаграф в карман, сграбастала феечку в кулак, пробормотав ей нечто утешительное, и под десятком немигающих снежных взглядов бросилась в сторону моста. Голден-Халла — следом.
Холмы начали шевелиться…
Трещала ледяная корка, укрывавшая великанов, как одеяло. Скрипел снег под пробуждающимися гигантами. Испуганно разбегались по небу немногочисленные облачка: не хотели, чтобы их дырявили макушками.
Вся-вся Лощина Предсказаний ворочалась и потягивалась после сна, а мы с Берти, как две блохи, скакали прочь к заветному ущелью.
Глава 12. А вот и великаны!
— Хорошо бегаешь! — на ходу оценил детектив, быстро опередивший меня на прямой дистанции. Еще бы не опередил — с такими-то длиннющими ногами!
Я не стала отвечать: берегла дыхание. Вдруг солнечную долину скрыла густая синяя тень. Кобальтовый след кого-то очень высокого, поднявшегося за нами во весь рост. Судя по масштабам синевы, это был Великан Великанов, Царь Гигантов, Снежный Исполин или не знаю, как там правильно назвать самую крупную особь из их немногочисленного населения.
Прахов прах!
Окажись этот дядя в Шолохе — он поспорил бы ростом с Ратушей!
Обладатель тени исторг дикий рев голодного, невежливо разбуженного человека. Я громко сглотнула, но решила, что не буду оборачиваться. Зачем? У меня живое воображение, и так все прекрасно рисует, может, даже переплюнет оригинал по кошмарности!
А вот Голден-Халла в нескольких метрах впереди вдруг встал столбом и оглянулся. Брови сыщика уползли высоко-высоко по светлому лбу.
— Фью! — сказал он. — Тормози, госпожа Ловчая!
Я как-то сразу воспряла духом, решила, что меня ждет хорошая новость: например, сейчас окажется, что этот великан — друг сыщика (уж в чем-чем, а в коммуникативных способностях Берти у меня уже нет сомнений). И по этому поводу нас пригласят на обед, а не главным блюдом к обеду.
Но увы. Попутчик обреченно-радостно продолжил:
— Торопиться бессмысленно! От него мы все равно не убежим. Как у тебя с принятием неизбежного, м, госпожа Ловчая? Давай споём: «Ом-м-м…»
И пока я стояла с распахнутым ртом: это еще что за неуместная благость? — детектив плюхнул сундук на сугроб и выхватил из кармана пальто щепоть какого-то черного порошка. От низкого вибрирующего голоса Берти порошок зашевелился, будто танцуя.
Я все-таки рискнула воровато оглянуться («Ох ты е-е-е-е-ежик, вот это громада! И клыки-то, клыки какие нечищеные! Не, не буду смотреть, страшновато»), а Берти меж тем сменил «ом» на заклятье и сыпанул порошок на снег.
