Я улыбнулась ему. Он улыбнулся мне. Мир вокруг был большой, пустой и уютно-снежный, как самый приятный из снов в новогоднюю ночь.
Мы еще немного постояли в тишине, думая каждый о своем. А потом, оглядываясь на странно-ровное небо, изобретая способы подманить Овердил еще раз, отправились обратно к нашей стоянке. Йети так и сидели по кругу у тлеющего костра. Ждали.
Берти присоединился к ним: бесшумно устроился у огня и замер, невидяще глядя на пламя, и только слабые отблески пламени плясали по его отрешенному лицу. Две дюжины одиночеств вокруг костра. Небольшая галактика из надежды.
Перед сном, умываясь растопленным снегом, я вдруг снова вспомнила о волшебной пыльце. Но теперь рука, нос, губы — да и вообще вся моя кожа — казались нормальными, без сияния. «Наверное, она осыпалась», — решила я.
Но, как выяснилось несколько позже — нет.
Не осыпалась, а затаилась.
Глава 26. Эффект Овердила
Я проснулась от дикого холода, вся дрожа под шкурой, которую йети оставили мне в качестве одеяла.
Она была такой же белой и густой, как шерсть самих снежных людей, и поначалу я ужаснулась:
— Это не скальп кого-нибудь из ваших, я надеюсь?
— Нет, — сказал Хендрикс, но уточнять не стал.
Не стала и я. На всякий случай.
Тем не менее, сейчас шкура не спасала. Это при том, что я легла спать и в шубе, и в трех парах носков, и даже в перчатках. Не укрытыми оставались только нос и глаза.
Но Берти был прав про зимнюю ночь: температура опустилась так низко, что даже в таком обмундировании и в наглухо запаянном шалаше оказалось до пепла холодно.
У полога стоял сундук с колокольчиками, на нем дрых снуи, раскинув ручки крестом, своим собственным тельцем пряча замок от гипотетических грабителей. Голден-Халла свернулся калачиком поодаль, тоже под шкурой, напоминая внезапно оживший — дышащий и тоже мерзнущий — холмик.
Мне не хотелось будить его, чтобы просить разжечь солнце-костер. Бедолага и так вчера ночью не спал, караулил Травкёра. Но у меня натурально всё онемело от холода. Надо было что-то делать.
Помявшись и помаявшись, припомнив множество книг про поведение героев, которым Вообще Не Жарко, я поржала, представив, что будет, если я нагло решу использовать спящего сыщика в роли грелки.
А потом мне неожиданно подумалось, что это не такая уж и плохая мысль. В смысле, не очень-то вежливая, конечно, но… Иногда так переклинит на какой-нибудь идее, что пока не осуществишь её, покоя не жди! Может, это проклятие — такие моменты. А может, подсказки от подсознания: ибо у самых глупых идей есть привычка трансформироваться в самый волшебный опыт.
В конце концов, на мне штук десять слоев одежды. Это едва ли покажется неприличным.
Поэтому, стуча зубами и сотрясаясь всем телом так, что казалось, я больна чем-то страшным, я на мысочках прошуровала к Голден-Халле и заползла под одеяло к попутчику.
— Ого! — не открывая глаз, отозвался Берти, когда я обхватила его на манер ленивца — руками и ногами сразу. — Вот это поворот!
— Спи-спи, — буркнула я. — Это не поворот, а жизненная необходимость! — и, угрожающе, — Я доверяю тебе, Голден-Халла.
— Хорошо! — рассмеялся Берти, повернулся и крепко обнял меня в ответ.
Вот и чудненько.
Я мысленно пробежалась по своему телу с проверкой, чтобы убедиться: все запчасти укутаны и будут согреты. Проблема возникла только с носом — очевидно ледяным.
Прикинув, куда его можно спрятать для максимального КПД, я решительно ткнулась в уже знакомую мне зону Голден-Халлы — в опрометчиво голую шею.
— Ауч! Предупредила бы! — откликнулся-вздрогнул сыщик при таком ледяном знакомстве, а потом… А потом в дело вступила пыльца.
Впрочем, я догадалась об этом далеко не сразу.
В первый момент я просто решила, что кто-то внутри меня сорвал к пепловой бабушке все предохранители чувств. Меня будто выхватили из бытия и поместили особенным стеклышком в яркий витраж — голубовато-зеленые всполохи легкости, радости, света.
Я наконец-то стала согреваться. Причем стремительно и несколько масштабнее, чем собиралась.
Я вдруг поняла, что мерзла уже так давно, что внутри у меня все стало хрупким и кристальным, и я очень боялась сломать это, а нужно было просто растопить.
Что зачерпывать рукою чувство так же просто, как и воду, и оно дарит такую же свежесть, а иногда — спасение. Что сидеть в темноте в одиночестве не безопасней, чем выйти на холм к ночному ветру и поднять лицо, увидеть свет далекой звезды и начать танцевать.
Что любовь ко всей огромной вселенной не отрицает любви и к кому-нибудь частному в ней. И что сама по себе любовь подвижна, текуча и полна свободы, а вовсе не давит могильной плитой. Что ты можешь не верить в нее до того самого момента, пока не встретишь впервые, а потом не верить просто не получится, да и не захочется — не верить.
Испуганно открыв глаза — это еще что за дела? — я увидела, как вокруг меня и замершего Голден-Халлы разгорается золотое свечение — такое же, как «облака на двоих» на улицах Овердила.
— Эм. Берти. Ты тоже это чувствуешь? — изумленно пробормотала я, не рискуя даже шевельнуться, тогда как сердце моё продолжало петь и смеяться, волнами излучать свет, ликуя, затапливая всё любовью.
Не моей, минуточку.
У меня такой отродясь не водилось.
— Чувствую! — растерянно отозвался Голден-Халла.
— Но что происходит?
— Не знаю, — районом лба я чувствовала его неуверенную улыбку. — Но у меня такое ощущение, будто я гуляю по твоей душе. Наткнулся, понимаешь, на калитку. И здесь очень красиво, — пауза. — Просто очень.
— Если ты — в моей душе, значит, это, — я шокированно продолжала прислушиваться к тому, как внутри меня страхи сменяются предвкушением, нерешительность — намереньем, опаска — готовностью рисковать, и только мечтательность — мечтательность, задумчивость и вера в чудо — остаются, как и прежде, вывернутыми на максимум. — …Это твоя?
— Надеюсь, тебе там уютно?
— Скорее, страшно. Не-не, в смысле, душа великолепная! Просто… Боги-хранители, Берти, у тебя всё настолько по-другому.
— Хм. Ну хоть немного симпатично? Если там вдруг бардак — извини! Я как-то не ждал гостей.
— Берти…
— Что? — насторожился он.
— Да так, — улыбнулась я.
Там этой его напускной самоуверенности и бравады не было. Вообще. Берти понял, что я это вижу, и тихонько выругался: слетают маски.
Я рассмеялась. Он тоже.
Мы, прижавшись друг к другу, хохотали долго, в полный голос, как два очень опасных психа, сотрясая холмы из шкур, и где-то вдалеке снуи недовольно пищал во сне, бунтуя против столь громких соседей.
