Пустились сначала вдоль Лейника, что тянулся серебряной лентой впереди, теряясь в изумрудных зарослях густого ивняка, а там и вовсе загибался в восточную сторону. Дорога была еще вязкой, сырой, едва только обветривало, потому не так быстро передвигался отряд, грязь клочьями отставала от копыт коней, отяжеляла шаг. Хоть солнце уже давно показалось из-за окоема, да зыбкий туман все еще стелился по лугам и пашням, скрывая далекие, темнеющие на окоеме полосы леса. Но не так и далеки густые дебри оказались. Вскоре поднявшись на взгорье, где высокой стеной вздыбился лес, мы нырнули под прохпадную и сумрачную сень ельника. Теперь в плену лесного хозяина надолго, и стоило бы попросить у того покровительство да подношение оставить, что и сделали, когда остановились на короткий привал. Весь и дом старосты далеко позади остались, как и место стычки и буйство той грозы ненастной, что налетела и залила все вокруг. А здесь спокойствие. Дремотный лес серыми толстыми стволами окружал нас. Неприметные тропки, оставленные зверьем, терялись в бурьяне сухих трав. Я всматривался в лес, в эту густую тишину, где за косыми полупрозрачными лучами и не сразу разберешь очертания деревьев и глубину леса, не приметишь того, кто может опасность нести, а потому насторожился еще больше, держа во внимание холодную сталь на своем поясе, стремясь всем существом оградить Сурьяну, да только рядом с ней сейчас Кресмир и Волот.
Беспокойство все больше рассеивалось, стекало с тела и напряжение. Все было тихо, только лился птичий щебет над головой, разносясь по тяжелым кронам, будоража других птах, что отзывались на зов эхом. Пахло сыростью и хвоей, так терпко, что пробирало до самого нутра и кружило голову. Тишина объяла, что слышно было, как глухо падают старые шишки с крон. Сурьяна следовала с Волотом и Кресмиром, что не покидали ее, держась чуть позади. От того, что с ветвей сыпала морось, она накинула плащ на плечи и зябко ежилась. И все же среди мужей она мерцала, как мерцает сейчас роса на молодых, едва проклюнувшихся из почек листьев — такая же сладкая она была на вкус, я это знал. Только посягать на нее больше не смел.
К обеду гридни разговорились и не заметили, как прошло время, и в лесу все больше сгущались сумерки. Сурьяна молчала, и такой неприметной была, что, казалось, и нет ее в отряде, поэтому мужи порой забывались, говоря разные непотребства, шутили грубо, гоготали. Нежные девичьи ушки и не должны слышать такого, да только всем рот не закроешь, хотя очень хотелось. Вскоре совсем стало темнеть. Все кругом синело: густая зелень хвои гасла, как и небо в прорехах крон, до которого еще тянулись багряные лучи весеннего солнца, становясь бледно- синим. Украдкой начинал сеяться и шелестеть по лесу мелкий дождь. Листва на березах была еще мелкой, хотя заметно позеленела, ее едва касалось закатное солнце, когда его лучи все же пробирались сквозь густую сеть тонких веток. Теперь ни одной птицы не было слышно: все приютились и замолкли.
Прохлада вечера стелилась по земле стынью, подгоняя искать подходящее место для ночлега. Проехали еще немного, и дремучий ельник расступился, открывая прогалину шириной, огороженную надежно серым частоколом елей. Прежде чем остановиться, я обернулся, выхватив взглядом совсем притихшую ряженную. Лицо ее тоже как-то побледнело, как только что выпавший снег. Может, устала? Неприятно кольнуло это — ей может и нездоровится, вчера с паром переусердствовали.
Лагерь развернули споро, не успело солнце сесть, отбрасывая вглубь неба последние отсветы. Повеял дым, заполыхали костры, забурлили котлы, и вот уже были сооружены палатки.
6_4
Сурьяна сразу скрылась в одной из них, верно, и вечерять со всеми не станет. Я, оставив внутри вещи — потом переоденусь, не стал ее тревожить, только разжег внутри костер, чтобы не замерзнуть ночью — все же было еще прохладно, особенно после такого дождя. Когда все было приготовлено, чтобы спокойно отдыхать, я, прихватив ремень с ножнами, намерился покинуть слишком теплое гнездышко, чтобы оставаться спокойным рядом с хозяйкой этого очага. Сурьяна вдруг повернулась, верно, желая что-то сказать, да тут же передумала, только в зеленых глазах забились отсветы пламени, окружая золотым огнем черные зрачки. И зачем, зачем она это делает? To отталкивает, то притягивает с дикой силой. Я вышел, направляясь к костру, где уже собрались все гридни, распивая братину, и уже спела на огне тушка зайчатины — зверье успел подсечь Волод, хоть на что-то был годен.
Вечер прошел тихо. Напитанная влагой земля дышала прохладой, зудели комары, и только густой дым разгонял их. Но, несмотря на тишь да гладь кругом, все же дозорных приглядывать за окрестностями оставил. Зар вызвался сам, жалуясь на бессонницу, что одолела того с того времени, как покинули постоялый двор Вторака. Никто и спорить не стал, всем только на руку. Только мне тоже возвращаться в палатку не хотелось, и одновременно влекло с невыносимой тягой. Гридни разошлись по палаткам, мы остались с Заром у тлевшего костра. Холод начал ощутимо пробираться под одежду, не мешало бы одеться теплее, да плащ прихватить, потому что с приходом темноты надвигались на лес тучи — как бы не полило к утру.
— В такую сырость и волк носа не покажет, — посмотрел Зар в темнеющий лес.
— Для татей как раз такое время и нужно, чтобы врасплох застать и с легкостью обчистить без лишних потерь, — я сел на подстилке, скрестив ноги.
— Откуда же они взялись?
— Они с юга пришли на ушкуях, поэтому нападают поблизости рек, чтоб добро награбленное сгрузить и быстро уйти с места. Видимо, теперь и сюда добрались, — бросил толстую ветку в костер.
— А ведь правда, Карутай же говорил о них!
Я глянул на Зара, вдохнул только, посмотрев в сторону палатки, из которой сочился отблески очага.
— Я сейчас вернусь, — бросил Зару, поднимаясь с подстилки.
— Повезло девчонке одной живой остаться, боги ей благоволят, — Зар тоже поднялся. — Кто такая, так и не признается?
— А с чего ты взял, что она мне должна в чем-то признаться?
— Да так… — качнул головой. — Почудилось. — Я хмыкнул. Но разбираться в этом не хотел, да и не нужно. — По всему убитые гридни из Долицы, — продолжил Зар уже о другом.
— Скорее всего, — согласился я, — других княжеств поблизости нет. Прибудем на место, тогда и разберемся. Сейчас нам бы самим добраться до дома, — взяв пояс с земли, оставил Зара у костра, — сейчас вернусь, оденусь только, — сказал и направился к палатке, сильно жалея о том, что не прихватил нужное сразу — вдруг Сурьяна уже спит.
Но она не спала, хотя уже лежала на сооруженной из жестких хвойных веток постели, застеленной шкурами, укрытая одеялом. Горьковатый запах дыма и еловый смолы окутал, въедаясь в ноздри. Сурьяна поднялась выйти.
— Ты можешь остаться, — остановил ее, — я только переоденусь и уйду.
Сбросив кожух, откопал из вороха свой походный мешок. Сурьяна осталась, закутавшись плотнее в шкуры, не знала, куда себя и деть, верно. Достал верхицу из мягкой, но плотной ткани, развязал пояс, стянув с себя успевшую пропитаться ночной сыростью льняную рубаху. Ощутил, как Сурьяна чувствует легкое стеснение, бросил на нее взгляд, хотя не собирался этого делать, представляя, что ее рядом нет — только плохо у меня получалось. Неровный свет огня играл на ее лице, отражаясь в глазах влажными бликами. Она не отвела взгляда, когда я остался в одних штанах. Скомкав верхицу, бросил ее обратно в мешок. Я сдерживался весь этот долгий день, но преграда, выстроенная мной, рухнула, дав волю пламени, что бурлило во мне все это время, обжигая нещадно. Возбуждение прокатилось по телу дрожью. Сурьяна, сглотнув, медпенно подняла взгляд.
