Недолго раздумывая, я выдернул из-за пояса ложку. Необычную ложку, не выструганную из дерева, а вылитую из меди — ценность. Голубые глаза Веряты загорелись.
— Перед вашим приходом прибыли еще люди, — затараторил он приглушенно, да не слишком, голос парня уже ломался, достигнув своей зрелости, — они заняли другую часть дома. Почти не выходят и… — брови светлые сошлись хмуро, парень посмотрел исподлобья.
Верята хоть и достал макушкой отца, только того, коли что, это не остановит — вожжой отходит, так, чтобы язык в узел надолго завязался. Чужая тайна в таких местах едва ли не канон священный.
— Не выдам, слово даю, — прочел его мысли, и это было истинной правдой — чужие тайны я храню как свои, но своих у меня и не было. Почти… — Говори, что
«и…»
— Они отца просили не разглашать о них ничего, но я краем уха слышал… Да и… как только вы появились, они не выходили на улицу ни разу… А хотя — нет, двое выходили… Вернулись только недавно, после вас.
Верята с очищенной совестью выполненного долга попытался схватить заслуженную добычу, но я успел сжать ложку в кулаке.
— Сколько их? Отрок есть с ними?
— Пятеро мужей и — да, с ними отрок безусый, он-то с дядькой черноглазым и покидали двор. По имени не знаю никого.
А вот это уже интересно. Конечно, выведывать больше и нечего. О том, откуда они и кто такие, расспрашивать не было смысла — о таких подробностях Верята не мог знать, как и не мог знать — кто я.
Я разжал кулак, позволяя парню забрать свой трофей. Он благодарно склонил голову и, забрав мой кожух, повесив его на крюк, торопливо покинул клеть, верно, пугаясь того, что могу раздумать и забрать свою вещь. Но меня накрыли с головой совсем другие мысли. Мысли о нечаянных соседях. Выходит, не простая Ряженка. Кто же тогда? И куда держит путь? Очень любопытно.
Я опрокинулся на выстеленную мягкими шкурами лавку, уставившись в потолок. Сон как рукой смахнуло. До оглушения хотелось немедленно узнать больше. Сей миг. Но как, если они не выходят из укрытия — не вламываться же в дверь! Тяжело выдохнул, прикрыв веки, смиряясь с тем, что не узнать мне больше ничего. Разве что караулить за углом. Но это глупость. Зачем? Сдалась мне она.
Глава 3
Плеснув в лицо горсть горячей воды, обмыв шею и грудь, я выпрямилась, смотря на брусья стены замутненным от мокрых ресниц взглядом. Ветица — воструха, которую приставил мне отец для помощи и пригляда, подала рушник, чтобы я скорее обтерлась да в чистое одеться поспешила, будто боялась, что в дверь войдет кто чужой, хотя она плотно на засов заперта: войти можно, разве что порубив ее на куски. Двери у хозяина двора добротные, не смотри, что захолустье, но волнение вострухи мне были понятны: с нее отец первой спросит, коли что со мной случиться. Да еще днем разволновалась Ветица сильно, что я все же уходила с постоялого двора, пока она после пути долгого незаметно для себя прикорнула малость. Но мне и нужно было на торговую площадь сходить: гребень свой я сломала, когда спрыгивала с седла — зацепился за луку и хрустнул пополам. А как без гребня с нечесаной косой, еще неведомо сколько времени? Конечно, чего юлить, можно было бы отправить Ветицу, но мне хотелось самой прогуляться, окунуться в людское море, раствориться в этом потоке шума и колготы. И так уже третий день в пути — одичать можно. А что мне бояться? Обрядилась так, что отец родной не узнает.
Я взяла у женщины рушник и принялась отирать лицо и грудь. Нырнула в просторную домотканую рубаху, которую сразу же подставила Ветица, завязала тесьму на вороте, и взгляд упал и на лежавший на столе новый гребень, который я выбрала. И меня сразу варом будто облило, как только вспомнила ту неурядицу, что случилась со мной у лотка. Тот незнакомец с серо-голубыми глазами, кажется, он сразу понял все, что отрок и не отрок вовсе, потому что так не смотрит мужчина, как смотрел он на меня — будто насквозь, сдирая рубаху за рубахой. Я даже поежилась. Да и ясно, что гребень неспроста подарил, давая понять, что его не проведешь так просто. И снова меня будто укололо чем-то острым. Не нужно было этот подарок принимать! Разозлилась от бессилия, что уже ничего не исправить. Пришлось взять и уйти быстро — внимания лишнего мне не нужно было, схватила и побежала. Хорошо, Лютобора с собой взяла иначе и не знаю, чем бы все кончилось.
А тот юноша с виду обычный, в справной походной теплой одежде, почти без убранств излишних, разве что на запястье блеснул медью обруч, выказывая человека и не совсем простого — не каждый селянин похвалиться может такими украшениями. Да и гребень подарил… Может, сын старейшины или купца какого, прибывший издалека. Так что и не прост был незнакомец случайный.
Я тряхнула волосами. И сама не понимала, что так зацепило, почему волнение, взявшееся не пойми откуда, только раскручивалось горячей воронкой. Расчесывала волосы медленно, проводя гребнем по всей длине — от корней до самых бедер, отмечая, как переливаются пряди в свете лучин всеми оттенками медного, как обруч на руке незнакомца. Это занятие успокоило постепенно, и даже спать захотелось, веки потяжелели, а голова пустой стала совсем. Закончив, поднялась, зевнув. Нужно ложиться спать, завтра в дорогу, чуть порозовеет небо. Лютобор предупредил, что во двор еще люди прибыли, не хотелось бы им показываться на глаза. Да и не нужно.
Забралась под приоткрытое Ветицой одеяло, утонув в прохладной мягкости постели, закрыла глаза, ощущая, как по телу проходят теплые волны, как уходит усталость и расслабляется каждая мышца. Хорошо. Хорошо, что не встретимся больше. Признать стыдно, что раскусил, где это видано, чтобы девушка мужское рубище нацепила на себя.
3_2
Сонное марево быстро опутало, я провалилась в вязкую глубину сна и ощутила тяжелое дыхание. Настойчивые мужские руки обвили меня вокруг пояса и притянули ближе, прижимая к крепкому телу.
— Сурья-я-яна, ты такая, нежная, сладкая. Маленькая моя, так пахнешь… Будь моей… Останься, прошу… — шептали горячие губы, скользя по шее и оголенному плечу.
Мутилось все в голове с каждым произнесенным словом мужчины, что ком в горле встал, и грудь наполнилась густым нектаром — так сладостны были эти слова, так жгуче-проникновенны, что внизу живота потяжелело, а между бедер сделалось горячо и в то же время легко и мягко, будто я вошла в реку по пояс. Я подняла ресницы, посмотрев на того, кто мог говорить такие слова, чей голос, такой неуловимо знакомый, так приятно ласкал слух, как горячий вечерний ветер, и застыла, смотря в серо-голубые глаза, задохнулась, когда узнала в нем, того незнакомца, с которым столкнулась у торгового лотка. Изумление вместе со смущением густо залило лицо варом, но я снова закрыла глаза, когда ладони его легли на грудь, смяли судорожно и сдержанно, подчиняя, заставляя забыть обо всем и довериться. Он вобрал сосок моей груди в рот, потянул в себя, и от горячих губ его потекла судорожная волна по животу, растекаясь по бедрам, он плавно проник в меня, толкаясь глубоко.
Я отдавалась ему. Его твердые удары, скольжения каменой плоти внутри меня, крепкий захват снаружи и мягкое проникновение раскачивали во мне сокрушительные тугие волны, будоражили, обволакивали, как река тело, пробуждали что-то потаенное, скрытое, непознанное еще мной, но в то же время тело мое знало, что именно, отзываясь на каждое прикосновение желанного мужчины, заставляя трепетать под горячими ладонями в крепких тисках. Голова закружилась от подступающего глубокого и душного удовлетворения, оно кипящей смолой плескалось во мне, суля разлиться рекой. Задрожав, я застонала, готовая вот-вот сорваться и упасть в раскрывавшее подо мной кипящее жерло, распадаясь на сотни горячих брызг. У меня перехватило дыхание, я ухала вниз. Из моих губ вырвался громкий стон, а потом меня резко подбросило вверх, вынуждая замолкнуть и задержать дыхание.
