III
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ВОКЗАЛ
Пятница, 21 сентября 1945 года
6
На следующий день, в пятницу, Питер ел гамбургер на кухне «Ойстер Бара» в ожидании обеденного наплыва посетителей, когда зашел менеджер Лео. Это был редкий случай; обычно Лео сидел в своем кабинете или изучал фасад здания – Питер почти не встречал его с тех пор, как устроился на работу. Лео в свои пятьдесят с небольшим был лысый, но с длинной, как у раввина, бородой; его переполняла жизненная энергия, словно компенсируя этим недостаток волос на голове. Еще он был косоглазый, поэтому в тех случаях, когда Лео обращался к Питеру, последнему было сложно поймать его взгляд, и приходилось довольствоваться переносицей менеджера. У работников имелось множество прозвищ для него: его называли «Лысая башка» или иногда «Генералиссимус», – но Питеру он нравился. Лео был добр к Питеру с того самого июньского дня, когда Питер, выбравшись из поезда с Ларчмонта и убивая время до своих занятий английским на Нижнем Ист-Сайде, заглянул в «Ойстер Бар» и, заказав сэндвич с куриным салатом, стеснительно поинтересовался, не нужна ли Лео какая помощь? Лео закатил свои косые глаза и произнес: «Паренек, я что, похож на доску объявлений?» Но затем он заметил татуировку на руке Питера, выражение его лица смягчилось и наполнилось сочувствием, и он сказал: «Ну хорошо, повар мне сейчас не нужен, но, думаю, пригодится помощник официанта. Почему бы нам не начать с этого? А там посмотрим». Хотел бы он получить работу не из жалости. Ему бы больше хотелось показать, на что он способен, – как однажды вечером после закрытия, когда он приготовил работникам crêpes
[27], добавив в них в качестве секретного ингредиента сельтерской воды, чтобы придать тесту ажурности; как они хлопали, когда Питер переворачивал, подкидывая, на сковородке большие тонкие блины! И все же, несмотря на свою застенчивость, Питер был благодарен за эту работу – она была гораздо лучше, чем быть мальчиком на побегушках в офисе кузена Сола, а потом, когда он доведет до совершенства свой английский, дорасти до клерка и в конце концов до вселяющей ужас адвокатской практики.
В этот раз Лео выглядел грустным. Он подошел, сердито осмотрелся поверх своей кустистой бороды и, повысив голос так, чтобы его было слышно сквозь шипящие грили и бурлящие посудомоечные машины, сказал:
– Где паренек?
– Ты про нашего Симпатяшку? – спросил Большой Эл, один из поваров. – Он там, возле холодильной камеры, объедает нас, как обычно. – Он вытер пот со лба и подмигнул Питеру.
Большой Эл Питеру тоже нравился, хотя поначалу он был заворожен и немного опасался его – это был первый негр, которого Питер видел лично, вне кинозала. Но Большой Эл во время войны тоже находился в Европе, принимал участие в Арденнской операции и тоже, как и Питер, был беженцем в изгнании. «Я из Атланты, парень, – сказал тогда Большой Эл. – И не слушай тех, кто говорит, что Юг – это не другая страна, потому что она точно другая. И я туда больше никогда не вернусь. Наверное, после того что я пережил, у меня есть право считать себя настоящим мужчиной». Большой Эл безжалостно подтрунивал над его видом, что – Питер это знал еще с «Адлона» – было знаком благосклонного отношения, и над тем, что Большой Эл называл двойной жизнью Питера. «Слушай, да ты у нас Рыцарь Отважное сердце», – захихикал однажды утром Большой Эл, выставив перед собой раздел светской хроники в журнале, оставленном на столе посетителем. К большой досаде Питера, там оказалась его с Солом фотография на одном из благотворительных вечеров, на этот раз в Пирре. «Ты что, у нас секретный агент? Я так и знал, что ты скрываешь что-то! Чего ты здесь батрачишь за нищенскую зарплату, когда мог бы бегать на свидания с мисс Ланой Тернер
[28]. Где твой смокинг?» Но потом, в более спокойной обстановке, когда Питер объяснил, что он – «человек-вывеска» для достойных восхищения идей кузена Сола, Большой Эл посмотрел на него сначала задумчиво, а потом с грустью. «Я понимаю, – сказал он. – Мы с тобой похожи, парень. Я для белых, а ты для нацистов – а теперь и для своего собственного народа, – мы оба с тобой ниггеры».
– Эй, Златовласка, – позвал Большой Эл. – Мистер Лео ищет тебя.
Питер подскочил с ящика с луком, на котором он сидел, наспех запихивая последний кусок мяса в рот. Независимо от того, что теперь он ел довольно мало, он не мог отказаться от гамбургеров; и ему повезло, потому что Большой Эл целыми днями лепил, как конвейерная линия, для него котлеты. «После того что с тобой сделали нацисты, на тебе мяса не больше, чем на цыплячьем крылышке! Мы тебя немного откормим».
Лео обнаружил Питера в углу и поманил к себе.
– Паренек, – сказал он, – пойдем со мной.
Он повел Питера из окутанной паром кухни через заднюю часть ресторана в свой крошечный кабинет. В этой комнате тоже было жарко: забранный черной проволокой вентилятор шуршал календарем с красоткой, пряча и открывая Мисс Сентябрь 1945, словно играл с ней в «Кто там?», но практически не разгонял спертый воздух.
Лео сел на край своего стола и грустно посмотрел на Питера, который сжал кулаки и боролся с соблазном встать по стойке смирно. Он жалел, что хотя бы не снял передник, покрытый пятнами кетчупа и соуса «Тысяча островов».
– Паренек, – проговорил Лео, – нам придется с тобой расстаться.
С минуту Питер не мог осмыслить услышанное. Он крутил сказанное в голове и так и эдак – расстаться? Остаться? – а в это время в его голове мелькал образ тянущейся к нему белой на зимнем солнце руки его дочери – Джинджер, а не Виви, – на платформе сортировочной станции Грюнвальда.
– Прошу прощения, – наконец произнес Питер. – Я не уверен, что понял.
Лео указал на руку Питера.
– Это из-за нее. Посетителям она не нравится. Они чувствуют себя неуютно.
– Ach, – начал он по-немецки, но тут же поправился, – а, вот оно что.
Он вспомнил, как вчера на его татуировку смотрела женщина – Doppelgänger его матери, и тут же опустил рукав, чтобы спрятать ее – зеленую метку, похожую на укус очень маленького зверька.
– Извините, Лео, – проговорил он. – У меня смена еще не началась, но… я буду аккуратнее. Я буду носить рубашку вот так… видите?
– Хотел бы я, чтобы было все так просто, паренек, – покачал головой Лео, – но это место не для тебя. Если бы дело было только в той, вчерашней, даме, но я не впервые слышу эту жалобу. Многие наши посетители говорили, что у них портится аппетит. Из-за того, что они думают об этом… ну… пока едят.
У Питера заполыхали уши, как будто Лео ударил по ним кулаком – как это любил делать с неуклюжими подчиненными шеф-повар «Адлона». Питер пытался сообразить, что ответить. Его первым позывом было рассмеяться и обратить внимание Лео на ироничность того, что у людей пропадает желание есть из-за образов людей, умирающих от голода. А затем он почувствовал усталость, ужасную усталость. Как же он устал от всего этого: от этих кислых мин, вот как сейчас у Лео, от выражений сочувствия, хотя тот, кто там не был, ни за что бы не понял; от указательных пальцев, прокручивающихся у виска, чтобы указать на его плачевное умственное состояние; от жалости, любопытства, отвращения. Он устал от понимания того, почему эти американцы возмущались. Как хорошо он все понимал.
