Однако все эти конфликты в значительной мере обусловили и то, что лидерам общественного мнения теперь приходилось все больше внимания уделять отношениям с этими своими непосредственными конкурентами, а не с царской властью. «Внутренний враг» стал главной целью кампаний травли и занял верхние ступеньки в иерархии страхов, тогда как царский режим в целом отступил на второй план. Наиболее наглядно показать эту новую динамику может эскалация польско-еврейского конфликта в последние предвоенные годы.
Между молотом и наковальней: польско-еврейский конфликт и антиеврейский бойкот 1912 года
Столкновения между евреями и поляками были не единственным проявлением конфликтов внутри местного общества в Царстве Польском, вызванных новыми свободами. Но именно эти столкновения, безусловно, больше всего занимали варшавскую общественность в последние годы перед Первой мировой войной
760. И вместе с тем они же позволяют увидеть роль имперской бюрократии в эскалации межэтнического и межконфессионального конфликта.
Исходная ситуация в плане польско-еврейского взаимодействия отнюдь не была неблагоприятной. С юридической точки зрения жители иудейского вероисповедания в Царстве Польском после эмансипации 1862 года были в заметно лучшем положении, чем их единоверцы в черте оседлости, невзирая на все многочисленные ограничения, которые царское правительство налагало на евреев в области государственной и военной службы, учебы или мобильности начиная с 1880‐х годов. Непрекращающийся поток еврейской миграции в Царство Польское из внутрироссийских губерний, входивших в черту оседлости, был обусловлен в значительной мере именно этим различием в правовом статусе
761. Кроме того, традиционная модель «польской нации» в первой половине XIX века была полностью лишена этнической или конфессиональной нагрузки. О том, что эта всеобщая приверженность идеалу свободы в польском политическом дискурсе была не просто химерой, свидетельствовали бои в период Январского восстания, в которых участвовали поляки как католической, так и иудейской веры
762. В период расцвета позитивизма в польском мышлении царили ожидания всеобщей ассимиляции. Сообщество поляков не мыслилось исключительно католическим, но ожидалось, что евреи быстро усвоят важнейшие элементы польской культуры. В представлении поляков о самих себе как о репрезентантах более высокоразвитой культурной нации оставалось мало места для принятия чьей-то культурной отдельности и самобытности. Поэтому, особенно в среде позитивистов, разочарование по поводу скептического или откровенно отрицательного отношения евреев, живших в Польше, к ассимиляции оказалось весьма велико
763. Появление же еврейских национальных движений было, в свою очередь, встречено поляками решительно негативно – реакция, которая быстро превратилась в ресентимент по отношению к евреям вообще. Этот антисемитизм, возникший на рубеже веков в прогрессивных польских кругах, стал важной предпосылкой последующей эскалации польско-еврейского конфликта, потому что публикации таких авторов, как Александр Свентоховский или Анджей Немоевский, значительно способствовали превращению антиеврейского эксклюзионистского дискурса в важный элемент польско-католической идентичности
764.
Связь национальности и вероисповедания становилась все более прочной, особенно в организациях национал-демократического движения. В 1902 году Роман Дмовский в одной из своих публикаций свел вместе различные линии аргументации и сформулировал окончательный тезис: поляк может быть только католиком
765. Хотя на тот момент конфронтация с еврейскими жителями края еще отнюдь не стояла в центре мышления Дмовского, все же он создал такую конструкцию польской идентичности, в которой иноверцам больше не было места
766.
Революция 1905 года резко активизировала польско-еврейскую конфронтацию. Это можно проиллюстрировать на примере дискуссии о «литваках» (литовских евреях), разгоревшейся около 1910 года. В принципе тема эта была намного старше: еще в начале 1870‐х годов польские и еврейские круги обсуждали феномен еврейских иммигрантов из России, и еще на той ранней стадии к литвакам уже относились с большой настороженностью
767. Но только после 1909 года польские полемические публикации, направленные против якобы чрезвычайно высокого притока еврейских иммигрантов из российских регионов черты оседлости, приняли резкий тон. В общественном сознании смешались разные сценарии угроз: с одной стороны, литваков клеймили как русскую пятую колонну, указывая на их высокую степень русификации и на то, что они даже в быту пользовались русским языком
768. В этом проявился принципиальный страх перед чуждой культурой, приходящей с Востока. Литваки, как утверждалось, решительно не желали ассимилироваться. Восточным евреям, подобно традиционно-стереотипному образу московита, приписывались азиатские черты и бескультурье. В эпоху медикализации политического дискурса к набору страхов добавилось мнение, что эти евреи – носители болезней, как в прямом, так и в переносном смысле. Будь то холера или рост преступности – источник угрозы «здоровому народному организму» можно было легко найти в литваках. Не в последнюю очередь такое отношение к ним явилось выражением беспокойства поляков-католиков по поводу нарастающей деполонизации прежней столицы Польши – Варшавы
769. С польской точки зрения повсюду и так сказывалось действие русификаторских мероприятий власти, а теперь еще и евреи с их экономическим влиянием способствовали маргинализации католического польского населения городов. Поэтому столь жаркие споры велись в то время по поводу доли евреев в населении Варшавы, их более высокой рождаемости, роста их численности за счет иммиграции, их первенства в сфере образования и якобы доминирующей роли во владении недвижимостью. В ходе подобных дебатов регулярно поднимался вопрос, кому же «принадлежит» Варшава
770.
