Формулируя свои требования к претенденту, Имеретинский одновременно показывал, как высоко ценит местных чиновников, которые, пусть и не будучи местными уроженцами, обладают многолетним опытом работы в Царстве Польском – опытом, который сделал их «экспертами по всему чужому», или, точнее, «экспертами по всему польскому». Опасение якобы возможной «индигенизации» этих кандидатов и вытекающей из нее неоднозначности их лояльности отступало перед теми соображениями, что только знаток местных условий сумеет выполнить центральную государственную задачу цензуры в труднопроходимой чащобе польского культурного ландшафта. Таким образом, в описании Имеретинского присутствует и открытый страх, и имплицитное уважение к непроницаемости польской публичной сферы. Как и чиновники цензурного ведомства, генерал-губернатор постоянно ожидал каких-нибудь «антиправительственных» заметок и критики, которые, будучи изложены эзоповым языком, могли прятаться в каждой строке польских публикаций. Они не должны были ускользнуть от бдительного ока контролирующего органа.
Такое отношение к службе варшавских цензоров способствовало низкой текучести кадров. Эммаусский был не единственным чиновником, прослужившим в Варшавском цензурном комитете несколько десятилетий. Эта стабильность узкого круга должностных лиц, в свою очередь, вела к тому, что что до революции 1905 года и вышедших после нее законов о печати деятельность государственных цензоров практически не менялась. Протоколы заседаний комитета свидетельствуют о сложившейся на протяжении десятилетий рутине, на которую даже появление в 1890‐е годы современной массовой прессы повлияло мало. Только отмена в 1906 году предварительной цензуры и вступление в полную силу нового законодательства в Царстве Польском, последовавшее после отмены в 1909‐м военного положения, обозначили глубокую цезуру в истории царского цензурного ведомства. Об этом пойдет речь ниже, а для начала необходимо обрисовать трудовые будни этого учреждения в дореволюционные десятилетия, а также выявить критерии, которыми руководствовались цензоры в своих решениях, и тем самым определить, как они себе представляли основные угрозы для государства и каковы были их образы врага.
Члены Цензурного комитета, которых было от восьми до двенадцати человек, с 1870‐х годов еженедельно собирались на общее заседание во главе с председателем. Каждый цензор докладывал о том, что подозрительного он обнаружил, и собравшиеся предлагали решения: вычеркнуть «проблематичные» пассажи или запретить публикацию всего произведения
314. Члены комитета делили между собой растущий объем контрольного чтения, причем обязанности каждого периодически менялись. Можно выделить четыре приоритетных направления, по которым структурировались и протоколы заседаний. Во-первых, комитет занимался зарубежными публикациями, к которым относились и польскоязычные произведения из ближнего зарубежья, прежде всего из Галиции. Здесь Цензурный комитет определял, разрешить ли ввоз той или иной книги. Так же решалась судьба книг, которые уже были опубликованы на территории России, но еще не были ввезены в Царство Польское: комитет должен был оценить, является ли произведение безопасным в свете особой политической ситуации в Привислинском крае.
Вторая – основная – часть работы по предварительной цензуре касалась рукописей, которые авторы из Царства Польского обязаны были представлять комитету на утверждение. Все произведения, предназначенные для печати, – художественные, равно как и научные, тексты, учебники, календари, сборники песен или статистических данных, а также иллюстрации, коллекции открыток и прочие изобразительные материалы – полагалось до отправки в типографию подавать в цензурное ведомство в стандартном виде и ожидать постановления цензоров об отсутствии препятствий к опубликованию. На каждом еженедельном заседании комитета в 1880‐е годы подробно обсуждалось около двадцати польских рукописей, и, как правило, две-три из них целиком или значительными частями падали жертвой цензурного запрета. На протяжении десятилетий объем работы цензоров заметно увеличился. Уже в 1897 году комитету пришлось проработать вдвое больше текстов, а в 1901–1902 годах число поданных произведений выросло еще заметнее.
Третья важная сфера контрольной деятельности касалась всех видов сценических постановок. В первые десятилетия российского владычества основное внимание комитета было направлено на театры, оперы и концертные залы, а с 1890‐х годов к ним добавились кинематограф и другие публичные массовые мероприятия, такие как спортивные соревнования. Кроме того, когда в конце XIX века в Варшаве стало появляться все больше различных общественных организаций, у комитета прибавилась обязанность контролировать проводимые ими публичные лекции, вечера и другие мероприятия.
В том, что касалось театра, комитет утверждал репертуар и просматривал тексты драм, опер и лекций на предмет наличия в них пассажей, содержащих критику властей, но также был уполномочен контролировать и сами представления, поставленные по этим пьесам. Последнее, впрочем, происходило, кажется, лишь спорадически. По крайней мере, те случаи, когда отдельных цензоров обвиняли в недостатке бдительности, касались в первую очередь переделок в декорациях или в костюмах исполнителей. После того как в варшавском Большом театре в постановке оперы «Ванда» на сцене появились польские флаги и другие «патриотические» символы, генерал-губернатор приказал, чтобы один из членов комитета обязательно присутствовал уже на генеральной репетиции каждой пьесы
315.
Такие формы контроля требовали значительных трудозатрат, но постепенно основную нагрузку в смысле объема работы и самую серьезную проблему начала представлять периодика. В Царстве Польском, в отличие от крупных внутрироссийских городов, обязательной предварительной цензуре подлежали и газеты, и журналы. До 1890‐х годов контрольное чтение периодики еще держалось в рамках легковыполнимого – это находило отражение, в частности, в том, что газетные статьи, вызывавшие сомнения цензора, часто обсуждались коллективно на заседаниях комитета. Такое положение изменилось в последнее десятилетие XIX века, когда стремительно растущая нагрузка сделала необходимой специализацию чиновников: теперь отдельные цензоры занимались исключительно предварительным чтением прессы. То были первые признаки постепенной утраты контроля, обусловленной уже одним лишь объемом материала, подлежавшего просмотру. После отмены в 1909 году военного положения Комитет по делам печати прежде всего именно в области периодики утратил способность осуществлять свои контрольные функции: это стало невозможно в силу стремительного развития газетного рынка.
Хотя на заседаниях цензоры рассматривали проблематичные моменты в вышеназванных четырех областях коллективно, протоколы этих заседаний не свидетельствуют о наличии у них выраженной культуры дискуссий: наоборот, по крайней мере этот уровень внутриведомственной документации не отражает никаких разногласий между членами комитета. Как правило, цензурные меры, предложенные тем или иным чиновником, принимались без углубленного рассмотрения, и цензор, обладавший наибольшим стажем службы, скреплял их своей подписью. Во многих случаях, очевидно, даже не требовалось более или менее подробного рассказа о том, что именно было классифицировано в обсуждаемом произведении как проблематичное. Для того чтобы добиться цензурных санкций, вполне достаточно было, если один из цензоров определял некий пассаж в тексте как «польско-патриотический». Приводить объяснения, почему именно этот пассаж показался ему подозрительным, не требовалось.
