И плевать, что это чудо может понадобиться самому Грегору, если дела пойдут плохо. Он хотя бы ответит за смерть королевского бастарда по справедливости, а не как Саграсс.
Ещё и девчонка эта…
Она смотрела вслед боевику сердито и озабоченно, ничуть не смущаясь присутствием в палате кого-то ещё.
— Почему?! — раздался возмущённый голос Саймона, едва за Саграссом закрылась дверь. — Иоланда! Почему он, а не я?! Я же лучше! И ты хотела со мной встречаться, я помню, так я не против!
Иллюзорница отвернулась от двери и уставилась на Саймона со снисходительным высокомерием.
— Видите ли, адепт Эддерли, — произнесла она самым сладким голосом. — Вы, вероятно, удивитесь, но некоторые девушки при ближайшем рассмотрении предпочитают мужчин, а вовсе не порывистых и бестолковых мальчиков.
— Что? — возмущённо выдохнул Саймон, попытался подняться на постели и с проклятием упал обратно на подушки. — Я вовсе не то, что ты… только что сказала!
— В самом деле? — притворно изумилась иллюзорница. — Что ж, прошу прощения. Конечно же, ваше боевое ранение связано с вашим благоразумием и дальновидностью. Кстати, милорд Бреннан просил передать! Если вы не прекратите есть сладости в таком количестве, то задержитесь у нас надолго. Причём причина будет совсем не такой героической, как сейчас.
— Милорд Бреннан… — так же возмущённо начал Саймон и тут же махнул рукой. — Видите? — пожаловался он.
— Что ж, — усмехнулся Грегор. — Если мои слова пролетели мимо ваших ушей впустую, может, хотя бы слова этой адептки заставят задуматься. Девушки действительно предпочитают мужчин, а не мальчиков. Но главное — они предпочитают живых мужчин. А погибших, причём по собственной глупости, оплакивают и быстро забывают. Поразмыслите над этим хорошенько, Саймон. И жду вас на занятиях, как только целители позволят.
Он вышел в коридор и, не возвращаясь в главное крыло, прошёл к полуприкрытой двери, ведущей в сад. Туда, где на крыльце виднелось тёмно-красное пятно — рубашка Саграсса.
Встал рядом на крыльце, старательно не замечая, как боевик вцепился в перила пальцами здоровой руки, помолчал, а потом выдавил:
— Академия подаст прошение о вашем помиловании. И я сделаю всё, что смогу, для его удовлетворения.
— Благодарю, милорд, — бесстрастно ответил Саграсс, не поворачиваясь к нему лицом. — Вы очень великодушны. Но если позволите, я бы хотел просить о другом. Мои братья…
— Даже не думайте об этом, Лионель! — торопливо прервал его Грегор и тут же поправился: — То есть не беспокойтесь. Если вас… Вашим братьям в любом случае ничего не угрожает. И я обещаю, они доучатся за счёт Ордена без всяких выплат потом. Я об этом позабочусь!
— Благодарю, милорд.
Всё так же не поворачиваясь, Саграсс склонил голову. Ещё немного постояв, Грегор отошёл от перил, и тут боевик его окликнул:
— А знаете, милорд Бастельеро, справедливость всё-таки есть!
И объяснил, невесело улыбаясь, остановившемуся Грегору:
— Те двое наблюдателей на Северной окраине, помните? Я же знал, что это Денвер их… Нетрудно было догадаться. И спросил его об этом.
— А он?
— А он сказал, что эти двое продались барготопоклонникам. — Усмешка Саграсса стала совсем фальшивой. — И то, что он сделал, сделано ради чести Ордена. Чтобы никто не узнал, что среди нас была такая мерзость. И я… я согласился с этим, милорд. Ведь честь Ордена — это… святое! А у них тоже наверняка были родные, да и сами они, получается, погибли ни за что.
— Они выполняли свой долг, — уронил Грегор, проглотив уже бесполезный упрёк, что если бы Саграсс тогда пришёл к нему… — И запомнят их именно так.
— Повезло, — бросил Саграсс. — А мои братья будут жить с клеймом. И всю жизнь платить за то, в чём они не виноваты. Я понимаю, что это ради чести Ордена. И готов искупить собственную вину, но этого Денверу никогда не прощу. Милорд Бастельеро, если вы найдёте его живым…
— Он заплатит за всё, — кивнул Грегор и ушёл, чувствуя себя отвратительно беспомощным.
Саграсса ведь даже не охраняют! Потому что лучше любой тюрьмы его держит данное слово и семейная честь. Быть братом казнённого — почти наверняка крах любой придворной или военной карьере, кроме орденской. Но быть братом труса, сбежавшего от наказания, этого он бы и лютому врагу не пожелал. Разве что Денверу, но как раз у того ничего святого не осталось, да и не было.
Одна надежда, среди тел у Разлома его, вроде бы, не нашли, так что шанс повстречаться ещё есть. И Грегор готов был молить об этом всех богов, включая Баргота.
* * *
От озера, то ли благословенного, то ли проклятого, они уезжали молча и торопливо. Пока Аластор собирал палатку и седлал лошадей, итлиец ещё раз ушёл и вернулся с флягами, полными воды. Отмытый котелок он привязал к седлу, но шамьет по тому же молчаливому соглашению варить не стал — поляну хотелось покинуть как можно скорее. Тело Денвера завалили хворостом, и Айлин уже привычным жестом запустила туда огненный шар с совершенно каменным лицом.
— Лес не загорится? — обеспокоился Фарелли, оглядев поляну.
— Нет, — ответил Аластор. — Земля сырая, ни одного сухого листочка ни на деревьях, ни под ними. Вот прогореть может не до конца.
— Ну и Баргот с ним, — так же равнодушно отозвалась Айлин. — Душу я отправила, а после огня, даже такого, тело нежитью не встанет. Надо бы отчёт в гильдию написать. Но если укажу в нём, что упокоила кадавра…
Она усмехнулась как-то по-новому, очень холодно и скупо. У Аластора болезненно потянуло внутри. Его милая почти-сестрёнка на глазах превращалась в какую-то другую, незнакомую Айлин. Всё такую же славную, добрую и смелую, но безнадёжно взрослую. Словно с отъезда из Дорвенны прошли не считанные дни, а годы. Пожалуй, она повзрослела за время пути гораздо сильнее, чем за пять лет, которые они не виделись.
Впрочем, Аластор чувствовал, что и сам изменился. Дорога беспощадно стесала с его души наивную веру, что весь мир прекрасен за редким исключением. И демоны в этом новом мире были ещё не худшим, что можно повстречать. Их, как он сказал спутникам раньше, можно просто убить.
А что делать с наглым лживым менялой, способным ограбить человека, который пришёл за помощью? Или с лордом, что не заботится о собственных крестьянах, зато выжимает из них последние соки? Или с наставником, который готов принести в жертву собственную ученицу, а потом украсть чужое тело? Все они, маги или профаны, простолюдины или дворяне, были отвратительны, и хуже всего, что Аластор теперь понимал: мир полон такими людьми, как они, а не только такими, как батюшка с матушкой, месьор д'Альбрэ или Айлин.
А ещё в мире оказались и такие люди, как Фарелли, которых вообще непонятно к кому отнести. Глянешь с одной стороны — дерзкий и развратный наглец, на котором клейма негде поставить. Посмотришь с другой — человек, способный поделиться последним, не бросить в опасности и встать рядом в самом тяжёлом и отвратительном труде. Вот и что о нём думать?
