Пушок подошёл и аккуратно взял енота зубами за загривок. Перлюрен повис у него в пасти, что-то попискивая, а пёс немного подождал, поставил его на землю у себя между лапами и придавил сверху огромной головой, так что енот замер, почти скрывшись под белым мехом.
— Премного благодарен, синьор Собака! — сообщил Лучано, уже хлопоча над костром. — Какая жалость, что у вас не такие ловкие лапы, как у Перлюрена. Уверен, вы бы освоили любую науку гораздо проще! М-м-м, это же ягодный пирог! А ещё свиные отбивные и пирожки! Айлин, как ты думаешь, можно ли просить Семерых благословить… не совсем живого трактирщика? Или за этим лучше обратиться к Страннику? Я слышал, что он не смотрит ни на знатность, ни на богатство… Может, и такая мелочь, как привычка пить кровь, его не смутит, м?
Он болтал ещё что-то, и тревога, смутной пеленой накрывшая Аластора, стала постепенно отступать. Прямо сейчас ничего плохого не случилось, верно? Айлин, правда, бледновата и жмётся к костру, но Аластор на её месте вообще с ума сходил бы! И всё-таки подруга держится с потрясающей выдержкой, вон, улыбается шуткам Лу, гладит Перлюрена, которого ей, подумав, так же за шкирку притащил Пушок.
А это неуловимое напряжение, похожее на отзвук тронутой струны, что на миг повисло между Айлин и Лучано, Аластору наверняка почудилось. Какие у них могут быть общие тайны?
Айлин достала свою тетрадь в переплёте из тёмной кожи и принялась что-то писать в ней карандашом, иногда в задумчивости покусывая его деревянный кончик. Её лицо в отблесках костра светилось такой чистой и ясной нежностью, что Аластор мучительно устыдился своих подозрений. Ну что она может от него скрывать?
Он присел у костра на снятое седло и протянул к огню руки. Что, если завтра всё пойдёт не так, как было задумано? Да, они почти добрались до Разлома, но… Что, если ритуал потребует больше крови, чем рассчитывает Айлин? Его всё равно придётся завершить. И, возможно, сегодня — последний вечер в жизни Аластора. Ведь может такое быть? Очень даже просто! Конечно, Айлин его не обманывает, но она адептка, а не полный орденский маг. Умная, талантливая, знающая — и всё-таки адептка! А в таком деле, как в бою или на дуэли, нельзя ни в чём быть уверенным до конца. Значит, нужно на всякий случай позаботиться о своих земных делах, благо их не так уж много.
— Айлин, — решился он. — Можно попросить у тебя один листок? И карандаш, когда он не будет нужен.
— Да, конечно! — Подруга подняла склонённую голову, посмотрела на него, а потом аккуратно выдернула один листочек и протянула Аластору вместе с карандашом. — Я закончу потом, всё равно мне ещё долго сидеть. Никак не могу понять это заклятие, что подарил дон Раэн… Оно жутко интересное, хочется разгадать его сегодня, пока…
И она снова осеклась.
«Пока у меня ещё есть магия», — услышал не сказанное Аластор, и у него опять потянуло внутри мучительной виной.
— Пока у меня есть на это время, — бодро закончила Айлин и снова уткнулась в тетрадь, водя по странице пальцем.
Аластор пристроил на колени флягу, положил на её твёрдый плоский бок бумагу и принялся выводить неровные строчки, тщательно обдумывая каждое слово:
«Дорогие батюшка и матушка, — написал он. — Если это письмо попало в Ваши руки, значит, я не смогу вернуться, чтобы ещё раз подтвердить всю любовь и уважение, которые к Вам питаю. Надеюсь, мои спутники расскажут, при каких обстоятельствах прервалась моя жизнь, и обстоятельства эти будут таковы, что Вам не придётся меня стыдиться. Милая матушка, прошу Вас верить, что я всегда был Вашим любящим сыном и останусь им даже в Садах Претёмной. Умоляю Вас не грустить слишком сильно и долго, поберечь Ваше драгоценное здоровье и помнить, что разлука в этой жизни лишь предваряет новую встречу в следующей, как учит нас Претемнейшая Госпожа. Дорогой батюшка…»
Он остановился, подбирая выражения и чувствуя, как болезненная тоска теснится в груди, словно самое страшное уже случилось, или вот-вот случится. Да что это с ним такое?! Стыдно, младший лорд Вальдерон! Будьте достойны своих предков, которые шли на смерть ради блага семьи или короны так же, как и жили, с честью!
«Вас я прошу верить, что в моей жизни не было ни одного дня, когда я не питал бы к Вам глубочайшую любовь и почтение, как и полагается сыну такого отца».
Аластор перечитал последнюю фразу и поморщился: об этом он уже писал в самом начале, и любые слова звучат так сухо, так невыразительно и скудно! Но как вообще можно выразить словами всё, что теснится в душе, просясь на бумагу? Ах, ну почему он так редко говорил родителям, что любит их? А теперь приходится писать какие-то глупости, больше похожие на учтивую отписку о невозможности приехать с визитом! Он закусил карандаш в точности, как это делала Айлин, устыдился и продолжил:
«Я могу только надеяться, что наше предприятие увенчалось успехом, но прошу поверить, что сделал для этого всё возможное, как и мои спутники. Умоляю Вас, милорд отец, позаботиться о репутации и благосостоянии леди Айлин всеми средствами, какие Вы сочтёте возможными и необходимыми. Этой достойной девушке я не раз обязан жизнью, в том числе и в этом походе, так что наша семья у неё в долгу, и я почтительно прошу Вас принять на себя этот долг, раз уж я не могу сделать этого сам. Я также прошу Вас отдать долг благодарности синьору Лучано Фарелли, наёмнику из Верокьи, который был мне верным спутником, не раз оказавшим неоценимую помощь. Этого человека я назвал своим другом, несмотря на его происхождение, и надеюсь, что Вы примете его соответственно…»
Аластор снова покусал карандаш, неприязненно думая, что письмо будет неполным без ещё одной части, которую придётся упомянуть, хочет он того или нет.
«Что касается известного Вам дела, касающегося интересов короны, то я уверен, что Вы в любом случае поступите сообразно чести дворянина и в интересах нашей семьи. Я же клянусь, что никогда не считал и не буду считать себя ничьим сыном, кроме как Вашим».
Вот! Это должно обезопасить их семью от неприятностей. Если он, Аластор, исчезнет, вряд ли кто-то станет тревожить отца и матушку. Остаётся лишь надеяться на справедливость канцлера и великодушие королевы…
На второй стороне листка оставалось не так уж много места, и Аластор торопливо дописал:
«Я передаю глубочайшее почтение моему наставнику месьору д'Альбрэ и умоляю о прощении за то, что оказался столь недостойным учеником. Месьор д'Альбрэ может не сомневаться, что я считаю его не только учителем, но и вторым отцом».
Поколебавшись, Аластор напомнил себе, что обиды — это не то, что следует брать с собой в Претёмные Сады, и нехотя дописал:
«Кланяюсь также моим сёстрам Амандине и Лоррейн и желаю всего наилучшего им, их супругам и будущему потомству».
«А ведь отцу придётся оставить титул и поместье кому-то из детей драгоценных сестричек, — мелькнула непрошеная и неприятная мысль. — Больше прямых наследников у него нет».
По чести говоря, и сам Аластор, как выяснилось, не имеет права наследовать родовое имущество, но… это совсем другое. Он рождён в законном браке, и королевский суд обязан признать его права, раз уж сам лорд Вальдерон-старший не намерен отказываться от сына, пусть и приёмного. Но если Аластора не станет… Можно только надеяться, что сын Мэнди или Лорри, которому отойдёт всё, окажется не только Райнгартеном по крови, но и хоть немного Вальдероном по духу. Имущество — что, а вот лошади… Они любят ласку, и Вальдероны много поколений холили свои табуны, улучшая дорвенантскую породу с любовью и гордостью. Сможет ли этот мальчишка, которого ещё на свете нет…
