Саймон наверняка расстроится! И из-за её, Айлин, смерти, и из-за того, что не попадёт на праздник, это уж точно. А ещё наверняка смертельно обидится, что не успел поучаствовать в таком чудесном приключении… Чудесном, подумать только! Видел бы он, что демоны делают с деревнями! И как страшно, когда твой спутник падает в лихорадке, а ты не знаешь, чем её лечат. И как это гадко — чувствовать себя совершенно бессильной! Нет уж, хорошо, что Саймон этого не испытал, а если Семеро Благих будут к нему милостивы — то и не испытает никогда. Пусть лучше обижается, всё равно он обязательно её простит. Это же Саймон, он совершенно не умеет долго злиться!
Вот Дарра — совсем другое дело. Хотя Дарра никогда на неё не сердился и уж наверняка не станет потом… но как ужасно огорчится, наверное! Интересно, а кого поселят в их с Иоландой комнату? Или, может быть, Иоланда так и останется там одна? Вряд ли, ведь одноместная комната в общежитии — неслыханная роскошь. Ну, разве что место Айлин не отдадут никому из почтения к её героизму.
«А Иоланда напишет памятную табличку и повесит на спинку кровати, — невольно подумала Айлин. — Что-нибудь вроде: „Здесь пять лет жила Ревенгар, она была дура!“».
Ох, придёт же такое в голову! А тётушка будет просто в отчаянии…
Айлин даже вздрогнула, так явственно увидев вдруг гостиную в ставшем ей родным доме Арментротов, словно каким-то чудом действительно перенеслась туда. Тётушка стояла у окна, и её чёрное платье не оживляли даже дозволенные трауром кружевной воротничок и манжеты! Глаза тоже были заплаканы, а руки, теребившие платочек, заметно дрожали… Дядюшка Тимоти, стоявший рядом с тётей, поглаживал её по руке, пытаясь утешить, но он и сам выглядел ужасно подавленным и совсем постаревшим. Айлин снова почувствовала болезненный укол вины: Аластор хотя бы написал письмо родным, а она, бессовестная… А ведь у них нет детей, и они всегда любили Айлин, как родную! Дядюшка Тимоти как-то раз, случайно оговорившись, назвал Айлин дочкой, тут же спохватился и сконфузился… Как же Айлин тогда растрогалась! Подбежала к дяде, обняла, Пушок тут же радостно заскакал вокруг, а дядюшка смахнул слезу, изо всех сил стараясь сделать вид, что это просто что-то попало ему в глаз…
Ну что ж, по крайней мере, они с тётушкой могут утешить друг друга. Как же хорошо, что они всегда вместе!
А вот магистр Роверстан… Дункан… О нём Айлин старалась не думать во время всего этого путешествия, только получалось не слишком хорошо. То ясно вспоминался глубокий бархатный голос, подсказывающий что-нибудь, казалось, безнадёжно забытое; то представлялось, как живо и образно магистр рассказывал бы тётушке и дяде об их путешествии… Конечно, не о самых страшных его днях, а о чём-нибудь забавном, например, о ночном нападении енотов на лагерь!
Присев к костру, Айлин взяла свой шамьет, благодарно кивнув Лучано, сделала глоток, и рот наполнила горячая пряная сладость. Вспомнилось, как магистр навещал тётушку Элоизу, когда Айлин у них гостила, и они пили шамьет по-арлезийски из драгоценных чашек белоснежного чинского фарфора, расписанных сказочными цветами и птицами. Магистр шутил с тётушкой Элоизой, дядюшка благодушно улыбался, и Айлин было так тепло и хорошо на сердце!
Она вздохнула, подумав, что Лу варит превосходный шамьет, гораздо вкуснее арлезийского, что подают в доме Арментротов, но если бы напоследок сделать хоть один глоток именно того, с привкусом нежности и доброты близких людей…
Поставив опустевшую кружку на землю рядом с собой, она вытащила нож, подаренный Дунканом, и провела кончиками пальцев по рукояти, а затем и по лезвию, словно гладила живое существо. Потом ещё раз и ещё, с каждым прикосновением испытывая сладкую болезненную тоску, от которой одновременно хотелось плакать и смеяться.
Раньше Айлин, по крайней мере, удавалось не думать, что будет, когда магистр обо всём узнает, а сегодня эти мысли словно прорвали плотину! Наверное, это произойдёт нескоро. Сначала стихийники поймут, что главный Разлом закрыт, потом улягутся магические возмущения, и только тогда маги отправятся порталом в Керуа, а оттуда верхами — к месту разлома и найдут там её тело… Или нет, пусть лучше Ал и Лу заберут его с собой. Совсем не хочется представлять, в каком виде её найдут стихийники через несколько суток, особенно если погода тоже наладится. Фу-у-у-у, это должно быть ещё противнее, чем с той крестьянкой в колодце!
Впрочем, какая разница, что станет с телом? Совершенно неважно. Лишь бы Дункану, то есть милорду магистру, не было слишком больно, когда он узнает… Хотя зачем врать самой себе? Достаточно только вспомнить, как он смотрел на неё, когда делал предложение… и потом, когда сказал, что ему нужна только она, даже без титула… и раньше, когда они танцевали под цветущей вишней, и его глаза горели таким шальным восторгом, что стоит вспомнить — и сразу становится жарко! Достаточно только вспомнить всё это, чтобы понять — «не слишком больно» ему точно не будет! И как же обидно умирать, не успев побыть невестой хотя бы совсем чуть-чуть…
И не только невестой! Мастер Витольс сказал, что укус аккару похож на разделённую страсть, и если это в самом деле так… Нет, ночь с мэтром Бастельеро была совсем не похожа на тот укус. Ничего общего! Но ведь в той ночи не было любви — зато было много горя, а ещё отчаяние, карвейн и её страх после первого боя. С милордом магистром… с Дунканом… Ну, вдруг с ним всё было бы совсем иначе? Наверняка было бы. Но не будет…
Это, конечно, не значит, что она отступит — нет, ни за что! Ведь тогда она просто не сможет посмотреть в глаза отцу, с которым встретится уже совсем скоро. Нет, Айлин сделает всё, чтобы там, в Садах, отец посмотрел на неё так, как смотрел при жизни — с любовью и гордостью. И всё-таки…
Айлин вдруг стало так жаль себя, что она едва не всхлипнула, сжимая в пальцах рукоять ножа.
И тут Лу, тоже задумчиво глядящий на огонь и ворошивший угли длинной палкой, резко вскинул голову.
— Прошу простить, — заговорил он с какой-то отчаянной весёлостью, — но мне случалось видеть похороны куда веселее. Не гневите Странника, друзья мои, нам и так везло всю дорогу больше, чем можно было надеяться. Что случится завтра, того не избежать, но не стоит наш последний, может быть, вечер проводить в такой тоске. Лично я собираюсь подогреть вино, которым любезно поделился мастер Витольс, и достать лютню. Зачем-то же я её вёз в такую даль, м?
— Прекрасная мысль! — откликнулся Аластор так поспешно, что было понятно — его тоже измучили тяжёлые мысли. — Вино и лютня! В самом деле, что мы переживаем заранее? Вдруг всё обойдётся лучше, чем… Ну, чем кажется.
Он бросил взгляд в сторону Айлин, а потом вдруг предложил так отчаянно, словно кидался в бой или снова в ледяную реку:
— Я, пожалуй, тоже спою. Мне, конечно, далеко до Лучано, и всё-таки…
— О-о-о… — Итлиец восхищённо округлил губы и расширил глаза. — Ты поёшь? А почему же в тот раз?..
— Ну да, не хватало ещё соревноваться с такими мастерами, — усмехнулся Аластор уже свободнее. — Нет, я точно знаю, что в этом искусстве мне до тебя, как…
