А стреляться – это больно? Невыносимая боль – неужели это будет последним, что мне суждено ощутить? Или же правду говорят: мол, после выстрела, который тебя убьет, ты не то что ничего не почувствуешь, но даже и сам выстрел услышать не успеешь. То есть просто… бай-бай?
Мне кажется, выстрел в голову – это уже чересчур. Полчерепа вынесено, а мозги раскиданы по шелковому изголовью кровати и шторам из дамаста. Нет уж. Я не особо люблю Дашу, но заниматься уборкой после такого – даже она этого не заслужила.
В сердце? Это куда лучше во многих отношениях. С одной стороны, я умру не совсем сразу, а через пару секунд, но с другой – не буду обезображена. Я снимаю очки и кладу их на ночной столик. Потом скидываю туфли и ложусь на кровать, подложив под себя две подушки. Поехали. Конец всем страхам, волненьям, вот этому всему.
Устроившись на подушках поудобнее, я вставляю в «глок» обойму, щелчок – и он заряжен, но, чтобы выстрелить в сердце, нужно вывернуть пистолет, приложить дуло к грудной клетке и нажать подушечкой большого пальца на спуск. А это не очень простой маневр, если ты под градусом. Ведь у «глока» нет курка, а есть лишь двойной спусковой крючок. И надо большим пальцем надавить на обе его части одновременно. Когда у меня это уже почти получилось, в подсознание проникает еле слышный звук.
Это Оксана. Она на секунду задерживается у двери, а в следующий миг уже сидит на мне, вырывая «глок» из рук. Я смотрю на нее снизу вверх. Она что-то орет, но движения ее губ и слова не синхронны. Потом она вскакивает с кровати, прыгает к окну, распахивает занавески и остается стоять спиной ко мне. Я слышу металлический лязг – это она вынимает из «глока» обойму.
– Ну и чем ты тут занималась? – спрашивает она еле слышно.
– А на что это было похоже?
– Ты же не такая дура.
– А что тут дурацкого? Приведи мне хоть одну долбаную причину продолжать жить.
Она мрачнеет.
– Мы.
– Мы? Оксана, я тебя раздражаю. Ты не посвящаешь меня в свои планы, а стоит тебе открыть рот, я чувствую лишь ненависть. Никаких «мы» нет.
– Ева, умоляю.
– Именно об этом я и говорю. Твой тон. Я тебя бешу.
– И поэтому ты решила покончить с собой?
– А у тебя есть идеи получше?
Она возвращается к кровати.
– Ева, ну ты и дура. Ты просто гребаная дура.
– Никакая я не дура. У меня с головой все в порядке. Дура – это ты.
Она присаживается на кровать и протягивает руку к моей щеке. Я отшвыриваю эту руку, вскакиваю и застываю на краю кровати, свесив ноги и трясясь от гнева.
– Ты в этом платье очень сексуальна.
Я игнорирую ее реплику, встаю и направлюсь к двери – правда, понятия не имею, куда я, собственно, иду. Она спрыгивает с кровати, бежит через комнату и загораживает мне проход. Не замедляя шаг, я отталкиваю препятствие, хватаю Оксану за горло и прижимаю ее к стене. Она задыхается, выпучив глаза, но не сопротивляется.
– Я хочу, чтобы ты была хоть немного поласковее со мной, – говорю я, выплевывая слова ей в лицо. – И мне насрать, если для тебя это проблема. Настала пора тебе научиться быть, б…, человеком.
– Понимаю. – Ее шея под моей рукой пульсирует, как анаконда.
– Нет, ты ни хрена не понимаешь, потому что тебе влом, б…, понимать. Ты прячешься за своей маской психопатки – типа, тебе все можно, потому что ты – ходячее психическое расстройство, но ты – не оно, и знаешь об этом не хуже меня.
– И кто же я? – ухмыляется она. – Ответь, когда закончишь меня душить. Кстати, мне это в кайф.
– Ты – та, кто не может врубиться в простой факт, что тут, прямо перед тобой – реальный, живой человек, который бросил ради тебя всё. Всё!
Как бы невзначай Оксана ввинчивает костяшки пальцев в мой локоть, и нервный шок пронзает мою руку до самых ногтей. Я отпускаю ее горло. Она хватает меня обеими руками за уши и за волосы и притягивает мое лицо к себе – мы теперь глаза в глаза, нос к носу, губы к губам.
– И чего же ты, Ева, хочешь взамен? – шепчет она.
Вместо ответа я зажимаю зубами ее нижнюю губу и прикусываю. Оксана нежно выдыхает, а я чувствую во рту вкус ее крови.
– Я хочу тебя. Хочу, чтобы я была твоей, а ты – моей.
Какое-то время мы стоим, не шевелясь. Лишь дышим.
– Целиком и полностью? – спрашивает она.
– Да, целиком и полностью.
Она откидывает голову назад, чтобы лучше меня рассмотреть, и медленно проводит по моему лицу указательным пальцем. По бровям, по щеке. Вставляет его между моих губ, которые слиплись от ее крови. Ее кровь сохнет быстро.
– Ладно, – говорит она. – Ладно. – Потом берет с ночного столика мои очки и аккуратно надевает их на меня. – Теперь ты можешь разглядеть меня получше.
– Все та же сучка, – шепчу я, хватая ее за руки.
– Я знаю, pupsik. Извини. – Она смотрит на меня сосредоточенно. – Завтра мы все спланируем. Вместе. Даша уже разбирается с нашими паспортами и с деньгами, но я должна кое-что для нее сделать. Мы должны кое-что для нее сделать.
– И что же это?
– Давай завтра. – Она притягивает меня к себе. – Сейчас у меня на уме совсем другое.
– Правда? Что именно?
– Просто… другое.
– Я такая пьяная.
– Я заметила. Я тоже пьяная. Правда, не настолько.
Через час я уже засыпаю, но тут вспоминаю, что хотела спросить.
– Солнышко?
– Да?
– А почему все засмеялись? Когда я сказала, что мы всю неделю дрожали. Что в этом смешного? Они, типа, чуть не обоссались.
– Дело в твоем русском. Твое drozhali прозвучало похоже на drochili.
– Солнышко?
– Ева, прошу, заткнись на хрен и дай мне поспать.
– О чем попросила тебя Даша?
– Ты реально хочешь узнать это сию секунду?
– Да, хочу.
– Она попросила убрать Пахана.
Глава 5
Полмесяца пролетают незаметно. Впервые с тех пор, как мы покинули Лондон, Оксана выглядит спокойной и сосредоточенной. Она скрытна по своей природе, архетипический одинокий волк, и планирование убийства в команде со мной дается ей нелегко. Мне тоже. Убийство, как ни крути, есть убийство, даже если цель – жуткий персонаж вроде Пахана. Но мы справляемся. Оксана начала делиться со мной своими мыслями, а я, всячески пытаясь игнорировать то, что она пренебрежительно называет «гражданским чувством вины», концентрируюсь на практических вопросах и логистике. Уж в чем в чем, а в этом я разбираюсь.
Я тронута тем, как она изо всех сил старается быть полноценным партнером, причем не только в нашем общем деле, но – что важно – и в наших отношениях. Ведь тут у нее нет инстинкта, который мог бы ею руководить. Она знает, как вывести меня из равновесия, как мной манипулировать, как причинить боль, но прочесть мои чувства – невыполнимая для нее задача, хоть мы и неразлучны. Я порой ловлю взгляд ее серо-бирюзовых глаз. Ее попытки вычислить мои эмоции щемят мне сердце. Мне трудно даже представить, насколько она одинока, вынужденная все время стоять, прижав нос к стеклу, отделяющему ее от остальных людей. Вечно торчать на улице, пытаясь разглядеть – что там внутри.
