Эд спрыгнул с табурета и начал открывать и закрывать кухонные ящики. Он переворачивал деревянные лопатки и железные поварёшки, двигал банки в глубине шкафов, хлопал дверцами. Наконец вернулся за стол с пачкой сигарет. Сорвал с неё целлофан и сказал:
— Я не выкурил ни одной сигареты, пока мы были вместе, но теперь-то можно, да?
Даша кивнула и попыталась разрядить обстановку:
— И можешь снова отрастить бородку, тебе было неплохо.
Казалось, Эд не услышал её слов. Он жадно прикурил и протянул сигарету Даше:
— Будешь?
— Нет. Знаешь, мне пора домой, уже поздно.
— Да я тебя не задержу, это короткая история. Ты ведь хочешь её услышать? Мама тебе не всё рассказала, при всей её безумной любви она ничего обо мне не знает.
И Даша поняла, что хочет.
Узнать разгадку тайны номер два.
34. Просто не судьба
— В четырнадцать лет я влюбился в… одного человека, — Эд говорил сбивчиво, глубоко затягиваясь и выпуская изо рта и носа клубы дыма. — Мучился, строил воздушные замки, сомневался. То мне казалось, что моя любовь совершенно безнадёжна, то видел признаки взаимности. Всё это очень меня… разбалансировало. Такие крутые эмоциональные горки: от отчаяния к надежде и наоборот. Учителя меня не узнавали, родители начали волноваться. Да я и сам понимал, что происходит что-то неправильное. Когда мне исполнилось шестнадцать, моя чистая и светлая любовь превратилась в болезненную одержимость. Я решил признаться.
Эд затушил окурок в пепельнице и тут же достал вторую сигарету. Сломал спичку, пока прикуривал.
— Мне не хватило смелости поговорить в открытую, поэтому я написал письмо. Ты как-то упоминала Татьяну Ларину — так вот, я поступил в точности как она: «Я к вам пишу — чего же боле?». Теперь можете меня презирать и считать последним идиотом, всё в таком духе. И подсунул письмо в карман. На это мне дурости хватило.
Даша хотела возразить, что признаться в любви замужней женщине, — довольно смелый и неординарный поступок для школьника, но Эд сделал знак, чтобы она не перебивала.
— Я не спал две ночи, сгрыз ногти до мяса и всерьёз думал о самоубийстве, пока мы снова не встретились.
Он замолчал, видимо, переживая тот острый момент.
— И что, тебя отвергли? — тихо спросила Даша.
— Нет, напротив! Меня крепко обняли, поцеловали в лоб и сказали: «Всё будет хорошо, вот увидишь».
— М-м? Что это значит?
— Это значит, что меня и мои чувства не приняли всерьёз. Я был пустым местом, глупым ребёнком и надоедливым поклонником. Моё признание проигнорировали, я так и не дождался взрослого серьёзного разговора. Я не претендовал на что-то большее, но со мной даже не поговорили!
— О, господи…
Это и правда было обиднее всего. Даша представила степень своего расстройства, если бы Оленев проигнорировал её чувства, откинув их, словно ненужный и неинтересный хлам. Даже если не любишь — не надо делать вид, что ничего не происходит.
— И что потом?
— Да ничего. Мама наверняка рассказывала тебе о моих проблемах… — он затушил второй окурок и достал третью сигарету. — Потом, спустя несколько лет, мне удалось закрыть для себя эту тему. Окончательно закрыть, понимаешь? Месть — это блюдо, которое подают холодным.
— Ты отомстил?!
— Правильнее сказать — наказал. После этого мне стало легче, и я смог полюбить снова.
Даша возразила:
— Но за что наказывать человека? За нелюбовь?
— За равнодушие, Дашенька! Равнодушие — это самое страшное. Оно убивает, как медленный яд.
Даша отодвинулась от Эда, стряхнула частички пепла со своего рукава.
— Как её звали?
— Это не имеет значения.
— Меня ты тоже накажешь?
— Тебя-то за что? Ты была честна со мной. Ты даже пыталась меня полюбить — думаешь, я не замечал? Я всё замечал. То, что у нас не получилось, — это не твоя вина. И не моя. Наверное, это просто не судьба.
Даша сглотнула комок:
— Наверное. Я пойду.
Эд встал.
— Не провожай меня, — попросила Даша, — я хочу пройтись. И… спасибо, что не сердишься на меня. Я не хотела причинить тебе боль.
Он мягко улыбнулся:
— Я знаю. Жестокость — не твой недостаток.
На свежем воздухе Дашу затрясло от озноба, но она чувствовала себя так же, как днём, когда с раскинутыми руками бежала по полосе, — безгранично свободной. Но теперь не только телом, но и душой. Ошибка под названием «Эдик Усольцев» стремительно отодвигалась в прошлое.
* * *
В понедельник Даша проснулась с ощущением, что сегодня случится что-то хорошее. В детстве она так просыпалась первого января, и не подарки её будоражили, а сама атмосфера праздника, предчувствие волшебства.
Рассчитывать на новогодние чудеса в июне было глупо, но ожидание встречи с Оленевым кружило голову, как шампанское. Главное — опять не захмелеть. Хмель — дурной помощник в любовных делах.
Даша долго и обстоятельно мылась, красилась и сушила волосы, пытаясь создать эффект небрежности. Не получалось. Она всё равно выглядела как девушка накануне самого главного события в своей жизни — прямо как невеста перед свадьбой. Вся её радость и все её надежды читались на лице.
В офис она пришла раньше всех. Опрыскала водой листочки «таджикского» растения, обтёрла тряпкой пыльный горшочек. На вид цветочек казался здоровым, Оленеву должно понравиться. Он поставит его на подоконник рядом с обломком шасси и будет вспоминать о Даше.
От нетерпения Даша каждые пятнадцать минут бегала к Оксане и выглядывала на стоянку. Время шло, а Оленева всё не было.
— Он к обеду придёт, не раньше, — сжалилась Оксана.
— Что ж ты сразу не сказала?
— Забыла.
Она выглядела совсем больной: глаза тусклые, лицо бледное.
— Ты случайно не заболела? Может, тебе больничный взять?
— Даша, отстань от меня, я в порядке! Стоит прийти в офис без макияжа, как сразу все начинают жалеть. Особенно бухгалтера у нас жалостливые. Можно подумать, у них никогда не было проблем в личной жизни.
— А-а, — поняла Даша. — Не переживай, всё утрясётся. Когда он уже придёт за документами? Ты его проклянёшь, и тебе полегчает.
— Завтра он придёт, — мрачно ответила Оксана. — Завтра мне полегчает.
— Ну наконец-то!
Перед обеденным перерывом Оксана позвонила и сказала, что замдир на месте. Даша схватила цветок и побежала в кабинет Оленева. Прикрыла за собой дверь, поборов искушение запереть её на ключ, и в изумлении остановилась посредине комнаты. Оленев был одет не в обычный офисный костюм, а в тёмно-синюю лётную форму. Даша впервые её видела — не вообще, а на Оленеве. На рукавах блестели шевроны с тремя полосками, на груди — золотые крылышки с эмблемой авиакомпании. Голубой галстук и белая рубашка подчёркивали яркий американский загар. Карие глаза, окружённые мелкими морщинками от солнца, светились нескрываемой радостью. Во рту он перекатывал карамельку.
