— По дороге расскажу, — пообещал Тамир, не стал упираться и скрывать того, что каждый воин знал в отряде.
Глянул в сторону, где только что видел Вейю, а теперь буравил стенку кибитки.
Переговорив и обсудив дорогу — к вечеру должны прибыть к первому становищу — не стали долго толпиться на берегу, двинулись вдоль реки, чтобы скорее уж добрать до кочевья и разбить стан прежде, чем польёт, потому как накрапывать помалу стало. Да и дороги не сильно спокойные, хоть с такой ратью Тамиру остерегаться нечего, да всё же не хотелось больше задерживаться, если всё же наскочит кто. Как и думал Тамир, до первого кочевья добрались, когда поблек окоём, погружая просторы в стылое багряное зарево. Куар будто услышал мысли воинов, не стал шибко бушевать — уступил, уплыл за окоём чёрными тучами, оставляя на небоскате свои хвосты рваными сизыми облаками, в прорехах которых виднелся пронзительно синий в это время года небосвод, являя чистый, умытый дождём лик Тенгри.
Всё высматривал дымившееся кострами кочевье Барайшира — друга давнего отца. Послал ещё двоих дайчан на тот случай, если тот вдруг ошибся, в какой день ждать Тамира. Кангалы успели навести беспорядок по всей степи, что многие мелкие семьи ближе к горам перекочевали, хоть до зимовья ещё было далеко. И как только взвились из-за очередного холма седые струи дыма, Тамир подогнал пятками коня не потому, что вытрясла дорога, а потому что хотелось взглянуть на пустельгу хоть мельком, коснуться её взглядом, будто вёз что-то ценное, как из редкой стали палаш, то, что бередило его и будоражило всю дорогу, а сейчас в нетерпении будто пребывая, что с Тамиром не было никогда. Оживились и воины, пусть привыкшие к переходам долгим и дальним, а всем хотелось уже брюхо набить да оказаться возле костров, бока обсушить. Не успели оказаться на урочище хазарском, как уже набежал из жилищ тёплых надёжных и остальной люд, взволнованный приездом сына кагана, встречая прибывший из Полесья отряд: несмотря на моросивший дождь, собирались возле кибиток детвора и женщины, любопытствуя, когда оттуда показались девушки-полянки — для них диковина редкостная. Только одна из них не спешила носа казать наружу.
Сам тархан Барайшир вышел встречать Тамира из богатого и широкого — на целое семейство, украшенного родовой тамгой гэра[1], за ним потянулись и его сыновья — крепкие и широкоплечие, как и сам тархан.
— Сайхан зам Тамир [2] — воскликнул, приблизившись, хазарин.
— Энэ гэрт Барайшир [3] — поприветствовал Тамир старшего кочевья.
-----------------------------------------------------------
[1] Гэр (монг.) — юрта.
[2] Сайхан зам — славной дороги Тамир.
[3] Энэ гэрт — достатка твоему дому Барайшир.
Глава 66
— Вижу, не один ты, — Барайшир глянул в сторону кибиток, где показались полянки, среди них и Вейя. Чуть растерянная, на щеках румянец, она выглянула наружу, окидывая взглядом аил, не решаясь выйти.
— Не один, как видишь, — повернулся Тамир к тархану.
— Жена моя позаботится. Проходи в мой дом.
Тамир за ним следовал, приглашением не пренебрегая, как положено было в родовых гнёздах и в кругах тех, кто был под крылом кагана. И пока рассёдлывали лошадей да разбирали вещи — многим из них места не хватит в жилищах, потому свои ещё нужно было соорудить. Женщины, как только вошли мужчины, бросились собирать богатый стол для прибывших гостей.
Широкий гэр с круглым дымником окутал пряным запахом трав вошедшего Тамира и Менгера. Как и все жилища степняков, дом Барайшира разделялся на две части: мужскую левую сторону и женскую правую, что сейчас завешана плотной тканиной, за которой происходила уже какая-то возня.
Менгер разоружился, пояс с ножнами положил на лавку, Тамир снял малгай, но оружие при себе оставил — кагану разрешено многое. Барайшир жестом пригласил на самые почётные места возле пыхавшего жаром очага, над которым уже подоспел, покрывшись хрустящей коркой, ягнёнок. Из-за занавеси вышла дочь тархана в нарядной многослойной рубахе с вышивкой, указывавшее на то, что девка готова на выданье, внося разные яства в лотках. Чуть позже примкнули и Сыгнак с Аепой.
По обычаю, Барайшир протянул раскрытый короб резной с душными травами. Тамир взял щепотку, на кулак просыпал, поднёс к носу, втянув в себя запах крепкого табака, короб передал Менгеру, а тот Сыгнаку и дальше по кругу.
— Добрый у тебя табак, Барайшир.
— Добрый, — согласился тот сразу, — сыновья мои привезли с Переволоки...
Затянулся разговор на долгий вечер, многое было обговорено, пока мужчины, разморенные жаром костра, что собрался в гэре плотным воздухом, не стали маяться. Всё настойчивее лезли мысли о пустельге, что она где-то совсем рядом, и от мысли этой наливалось дыхание жаром, а тело свинцом. Тамир наблюдал за занавесью прозрачного дыма, как бросала на него дочь тархана кроткие взгляды, неспроста дочку свою Барайшир решил пустить гостей встречать. И красива была: брови чёрные тонкие, как крылья птицы, и губы маленькие пухлые, заглядывался и Менгер на невесту молодую, но только не трогала она Тамира — не того были цвета волосы, и мягкость, верно, не та, и глаза блестящие, но не так глубоки и распахнуты, как у птички пустельги — всё не то, и Тамир злился, кажется, даже. И вечер тянулся бесконечно: лилась тяжестью неспешная беседа, и голоса беспрерывным гулом отдавались в голове, поток мыслей стал тягучим, неподъёмным. Тамир слышал всё, замечал, что-то отвечал, да будто в другом месте был. Думал, как теперь быть, решать, что с птичкой своей делать. Одна мысль о том, что может не увидеть её больше, полосовала хлыстом, так что дыхание в горле застревало.
В какой-то миг Тамир понял, что терпение его на пределе, поднялся — к тому времени дождь перестал капать, а значит, и не задержатся здесь надолго. Велев Тугуркану полянку привести, Тамир умылся, смывая всю тяжесть — и в самом деле хороший табак у Барайшира, отуманил голову крепко.
Ждал недолго, Вейя вошла в гэр, а его аж скрутило в горячем вихре — знала бы, как ещё краше стала, но птичке то неведомо, другие мысли её занимают, совсем не те. Всё ещё остерегалась, взгляд хоть и не отводила, а ресницы тёмные изогнутые вздрогнули, когда он поднялся со своего места во весь рост.
— Чего ты там встала у порога, Намар? — Тамир приблизился не спеша, чтобы не пугать излишне, хотя птичку не так просто напугать — в этом Тамир успел убедиться не раз.
— Зачем звал? — спросила сухо и так морозно, что по шее лёд скользнул.
Подошёл ещё ближе. Вейя приподняла выше подбородок, взгляд осторожный на него обращая, когда он тенью её накрыл. Всё же волнуется сильно, вон как губы поджимала, и грудь вздымалась и опускалась в глубоком неровном вдохе. Смотрела с волнением из-под опущенных ресниц — утонуть только в её глубокой с влажным блеском зелени глаз, смотрел бы в них вечно — вот чего не хватало Тамиру весь день и долгий вечер, а теперь даже в глазах темнело от близости её.
— Хочу тебя, Намар, — Тамир поднял руку, коснулся её щеки бархатной, провёл пальцами, к губам опускаясь, касаясь их — мягкие, сочные, его вело и плавило от желания приникнуть к ним. — Мне придётся оставить тебя здесь. Дальше ты со мной не пойдёшь.
