— Одноклассник, — пробормотала она. — Так это с ним?
— Что — с ним?
— Не помню, — она растерянно уставилась в окно. — Я вообще ничего не помню.
— Ничего страшного, — ответила я ей, улыбнувшись усилием воли. — Всё вернётся, я обещаю!
— Ты заберёшь меня?
— Я хочу поговорить с лечащим врачом, чтобы, если можно, забрать тебя, да.
Она мягко вытащила свои пальцы из моей ладони и кивнула, отворачиваясь к окну.
Переговоры с дежурным врачом, за неимением в воскресенье лечащего, оказались быстрыми и весьма результативными. Он согласился, что девушке будет лучше дома, выписал направление к неврологу и велел оградить Женьку ото всех стрессов, даже случайных. Кузя метнулся ко мне до мой, чтобы привезти для неё вещи. В общем, уже через полтора часа мы спустились в машину втроём.
— Жень, а где твой телефон? Где паспорт? — спросила я сестру.
— В сумке, — уверенно ответила она.
— А сумка?
— Не помню… Когда я пришла в себя, сумки со мной не было.
— Может, украли? — предположил Кузя, сев за руль.
— Угу, и одежду украли, — хмыкнула я. — Думаю, телефон и сумка остались там, где ты была всё это время, Жень. Постарайся вспомнить, а? Ты у знакомых ночевала?
Она пожала плечами, хмурясь. Не выдержав, я порывисто обняла сестрёнку, прижала к себе, закачала:
— Ты вспомнишь, обязательно!
Женька мотнула головой, плечами, высвободилась, потом буркнула:
— Извини. Можно, мы пока не будем обниматься?
— Конечно…
Мне хотелось разреветься от жалости и обиды, но я сдержалась. Сама не пойму как. Ноу стресс. Всё вернётся в привычную колею, надо только подождать. Ведь мы сёстры, ближе меня у Женьки никого нет!
Зато тётя Оля повела себя, как настоящий психолог. Встретила нас на пороге, удержалась от охов и слёз, просто сказала:
— Женечка, наконец-то ты дома! Мы очень волновались за тебя.
Сестра беспомощно оглянулась на меня — видно, тётю тоже не вспомнила — и спросила:
— А у меня есть своя комната?
— Конечно, есть. Пойдём, я тебе покажу.
Я проводила её до комнаты, где на кровати валялась ленивая и уже почти здоровая Муха. Женька встала между кроватью и шкафом, открыла его, неуверенно провела ладонью по плечикам с аккуратно развешанной одеждой, наморщила лоб:
— Это мои вещи?
— Да.
— Ладно. Можно, я останусь одна?
Сердце рвалось на кусочки, у тёти Оли тоже, как я поняла, бросив на неё взгляд, но мы обе, не сговариваясь, отступили в коридор. Женька закрыла дверь. Я выдохнула:
— Боже мой, это просто кошмар.
— Зато живая, — философски ответила тётя Оля. — Пойдём, я вас накормлю.
Кузя остался на полдник и даже на ужин. Женька вышла из своей комнаты примерно через два часа, уже в обнимку с Мухой, посидела с нами и даже поулыбалась, но я видела, что ей не по себе в обществе по сути незнакомых людей. Я не стала её удерживать, не стала давить. Завтра, всё завтра.
— Ну что, дети мои, — сказала тётя Оля, закончив вытирать вымытую мной посуду. — Мне пора.
— Может, останетесь? — спросила я с надеждой, но тётя фыркнула:
— Мне пора спать! Что ты думала, что я вас оставлю одних? Поживу недельку, посмотрю, как оно. Как раз до начала учебного года есть время. А я в зале уже себе постелила. Ты же не против, Юль?
— Я не против, — радостно ответила я. — Я даже очень за!
— Ну и ладушки.
Тётя Оля оглядела кухню в поисках чего бы ещё сделать, но не нашла и отправилась в зал. Кузя подмигнул мне:
— Ура, мы остались одни!
— Кузь, я сегодня никуда не поеду! К чёрту марафон!
Настроена я была решительно, и он рассмеялся, встал, подошёл ко мне. Потянул за руки, поднимая с диванчика, шепнул на ухо:
— Глинская, по чесноку я рассчитывал, что ты мне покажешь свою комнату.
Прыснув, ответила:
— Комнату-то покажу, но…
— Никаких «но»!
Меня увлекли по коридору, Кузя толкнул одну из дверей:
— Эта?
— Эта.
Втащив меня в комнату, он закрыл её на ключ, который торчал изнутри, включил свет и прижал моё усталое тело к двери:
— Отличная спальня! Мне нравится. А кровать скрипит?
— Я никогда её не пробовала в этом плане, — фыркнула, уворачиваясь от его объятий. — Кузьмин, прекрати свои неприличные намёки! Тётя Оля в зале спит, а за стеной Женька!
Он покачал головой, закатив глаза, и легко переместил меня от двери на кровать, посадив, как маленькую:
— Глинская, ты всерьёз думаешь, что я маньяк? Я ведь тебе сказал, что домогаться не буду.
— Тогда что?
Он снял свитер через голову и бросил его на пол. Мышцы заиграли под кожей, напряжённые кубики пресса напомнили о вчерашнем удовольствии, но я упрямо мотнула головой:
— Кузя, не нервируй меня!
— Даже и не думал, — притворно обиделся он. — Раздевайся, Глинская! Спать будем!
— А?
— Ага. Раздевайся, говорю, или одетая собралась в кровать ложиться?
Секунду спустя я озадаченно созерцала его голые волосатые ноги, торчавшие из-под моего одеяла, а потом рассмеялась:
— Ты сумасшедший! Мы же договаривались не спать вместе!
— Ай, один раз не водолаз.
— Уже был один раз.
— Ну и второй раз не водолаз тоже. Давай быстрее, у меня глаза закрываются!
Отвернувшись, чтобы скрыть улыбку, я выключила верхний свет и зажгла прикроватную лампу. У Кузи блестели глаза. Но не от возбуждения и желания, как можно было подумать, а от искреннего (надеюсь) восхищения моим великолепным (нет) телом. Я разделась, повернувшись к нему спиной, а потом натянула длинную майку, которая служила мне пижамой. Села на кровать и спросила неуверенно:
— А как же Мирусь? Он скажет, что мы просрали марафон.
— Господь с тобой, Глинская! Мы ему пошлём видосик, как тогда, наших симпатичных голых пяток под одеялом, он и не заметит ничего!
Выключив лампу, я скользнула под одеяло, прижимаясь к Кузе всем телом и закрыв глаза. А он устроил мою голову на своём плече, рукой обнял за талию и фыркнул в ухо:
— Какая ты стала сговорчивая, аж страшно!
— Я просто хочу сачкануть, — пробормотала, уткнувшись носом в его шею. Запах одеколона и пены для бритья закружил голову. Кузя сказал тихо:
— Сачкуй, Глинская, спокойной ночи.
