— Так ты встречался с Иисусом? Но как же он жив до сих пор? Нет, я так больше не могу… Не могу поверить, что он… Что ему делать в Стокгольме?
— В каком смысле?
— Ну… ты ведь тоже здесь… Что вы все тут забыли?
Патрон снова улыбнулся.
— Стокгольм, конечно, не столица мира, но люди живут и умирают и здесь. Для нас с Иисусом мир — место работы, просто обычно мы трудимся на разных широтах, а когда оказываемся поблизости, встречаемся. Как сегодня. В этом нет ничего странного, Эрика. Странным было только его самочувствие.
— И что с ним?
Патрон вздохнул и поднялся со стула, чтобы проверить жаркое в духовке. Он быстро захлопнул дверцу, но аромат распространился по кухне с новой силой, и у меня потекли слюнки.
— Я редко видел Иисуса довольным, но сегодня он был в ужасном настроении. Он много говорил. О нехватке… Подожди, какое же слово он использовал… не мораль… не любовь… у него очень богатый словарный запас… Кажется, он говорил о понимании. Иисус сказал, что его работа — борьба со злом, и многие века оно не меняло свой облик, оставаясь прежним. Зато добро изменилось. Теперь это уже не два прямо противоположных полюса, так он выразился. Добрым людям стало не до хороших поступков — они слишком заняты тем, чтобы выжить. Более того, многие вообще забыли, что такое творить добро. А если пропадает интерес к доброте, пропадает и само добро. Признаюсь, это звучало мелодраматично, даже на грани патетики, но я постарался утешить его, как мог. Хотя, признаться, меня тоже иногда посещают такие мысли. Помнишь наш разговор пару дней назад? Я сказал, что нахожу людей скучными и трусливыми. Мне редко встречаются такие, кого интересует, что станется с ними после смерти. Большинство живут одним днем и не задумываются о том, что произойдет завтра. Их девиз: «После нас хоть потоп». Какая чушь! Все мы прекрасно знаем, что будет завтра, и только притворяемся, что нас это не волнует.
— Но разве не Иисус говорил людям: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы»
[20]
?
Патрон вздохнул.
— Да, но это не противоречит моим словам. Можно жить сегодняшним днем и одновременно строить планы на завтра. Я говорю о другом. Немного подумать о будущем никому не повредит. Скорее, наоборот. Знаю, тебе это кажется нелогичным, но именно так сказал Иисус. Наверное, он очень устал.
— И что было дальше?
— Его меланхолия передалась мне, и мы сидели вместе, заказывая бокал за бокалом. Вспоминали старые времена, беседовали… А потом он вдруг сказал то, что напугало меня больше всего.
— Что?
Патрон вынул из духовки жаркое. Разделив его на две порции, разложил их по тарелкам, добавил гарнир и изящным жестом поставил на стол. Я принялась за еду. Он тоже. Утолив голод, я продолжила расспросы. Никакое жаркое в мире не могло унять моего любопытства.
— Восхитительно! Спасибо за ужин. Так что сказал Иисус?
Патрон отложил нож и вилку, проглотил кусочек мяса и взялся за бокал.
— Он сказал… сказал, что временами наш уговор кажется ему не таким уж удачным решением. Он боится, что соглашение, достигнутое нами, да, то самое, две тысячи лет назад, было большой ошибкой. Представь, сказал он, и глаза его увлажнились, представь, что Высшие силы получили бы то, что хотели. Скольких бед нам удалось бы избежать… и мне тоже не пришлось бы страдать… Что я мог на это ответить? Ведь самое лучшее, что случилось со мной за последние тысячелетия, это ты.
«А как же Магга?» — чуть не спросила я, но вовремя прикусила язык. Думаю, с ней ему тоже было неплохо, учитывая ее фигуру.
— Что за уговор?
Патрон доел то, что оставалось у него на тарелке. Томаты и оливки сначала лежали ровными полукружьями, но в процессе еды перемешались и превратились в красно-черную массу… Смешай любовь и смерть — и получатся помои.
Он не отвечал, и я повторила вопрос. Потом еще раз. Все это время Смерть смотрел на меня очень серьезно. В конце концов он протянул руку и погладил меня по щеке. Я поймала кончики его пальцев губами и лизнула. Он встал и положил нам добавки.
— Я хотел бы спокойно поесть. Я очень долго и старательно готовил ужин, и он стоит того, чтобы ему уделили должное внимание. Сделай это, Эрика, ради меня. А потом мы перейдем в гостиную, и я все тебе расскажу, обещаю.
Мы сосредоточились на еде и перевели разговор на другую тему. Я рассказала о своей встрече с Биргиттой и о том, что Роберт переехал жить к матери Габриэллы. Патрон рассмеялся.
— Я был прав… Как всегда, уж не сочти за хвастовство. Помнишь, я говорил, что не так легко управлять жизнями других людей? Это требует опыта и знаний. Не знаю, чего ты хотела добиться, уничтожив эту девушку, но ты не преуспела. Тебе хотелось, чтобы Роберт вырос и повзрослел. Это произошло, но совсем не так, как ты ожидала. Ты когда-нибудь задумывалась, что бывает, когда внезапно случается то, чего ты сильно желала, но совсем не так или с неожиданным результатом… И ты вдруг осознаешь, что хотела совсем не этого. Именно так случилось у нас с Иисусом. Мы получили то, что хотели. Но какой ценой!
— Ты обещал рассказать мне все, помнишь? — Мне так интересно было услышать его рассказ, что я даже забыла про Маггу. Потом сама решу, верить ему или нет. Пожалуй, уже даже решила: не верить.
Патрон протянул мне руку, помогая встать, поцеловал в затылок и повел к дивану. Кресло предназначалось ему. Усадив меня, он удалился в кухню и вернулся через секунду с двумя изумрудно-зелеными бокалами, поставленными на книгу. В этом импровизированном подносе я тут же узнала старую Библию, доставшуюся мне от бабушки и дедушки. В бокалах был мой любимый напиток — кайпиринья. Кайпиринья на Библии? Я не верила своим глазам.
— Тебе же не нравится этот коктейль.
— Нет, но тебе он нравится. Выпьем за жизнь, Эрика. За зеленую траву и деревья! За жизнь до и после смерти.
Я сделала глоток изумрудной жидкости и уютно устроилась на диване, укрыв ноги пледом. Патрон пригубил коктейль, откинулся на спинку кресла и положил Библию на журнальный столик между нами. Закрыв глаза, он начал свой рассказ.
— Это случилось около двух тысяч лет назад. Я был в отчаянии. Мое существование было сплошным кошмаром. Я у всех вызывал ужас и, куда бы ни пришел, меня встречали крики, слезы, страх и ненависть. Видя каждый день испуганных людей, дрожащих, как кролики перед удавом, я начал терять интерес к работе. Я уговаривал их, умолял, держал за руку — все бесполезно. Они ненавидели меня. Люди боялись смерти, считая ее неизбежным и мрачным концом всему. Они не верили мне, когда я говорил о переселении душ. Я начал терять терпение. Человечество забыло о своем происхождении и предназначении, и я не знал, что с этим делать. Силы мои были на исходе. Высшие силы тоже ничем не могли мне помочь. «Это ведь люди, а они по природе своей несовершенны», — вот и все, что они сказали, да я и сам давно уже это понял.
