На улице было по-летнему тепло, и собравшиеся в саду гости предвкушали обильное угощение. Мужская половина радостно приветствовала появление алкоголя. Петра торжественно открыла шампанское: пробка под грохот аплодисментов пролетела через весь сад. Все расселись, и начался пир. Блюда передавали друг другу, разливали вино, произносили тосты. Кто-то уже собирался спеть, когда Петра встала и произнесла краткую речь. Закончила она так:
— С Хансом пусть будет, как будет. А пока я хочу, чтобы вы радовались жизни, ели и пили в свое удовольствие и за мое здоровье!
Гудрун облизнулась. Религиозные убеждения запрещали ей подавать алкоголь у себя дома, но будучи в гостях, она позволяла себе выпить и сейчас наливала уже второй бокал.
— Как дела у Ирен? — через стол спросил Сикстен, беря блюдо с картошкой. Я попыталась перекричать собравшихся, сообщив, что она в доме престарелых и что там просто ужасно.
— Каждый раз, приезжая туда, я вынуждена искать персонал и в конце концов нахожу какую-нибудь молоденькую девчонку, которая не обучена ухаживать за стариками. Ирен сидит в инвалидном кресле и умоляет забрать ее домой. Меня мучает совесть, но выхода нет — ей нельзя оставаться дома одной. А когда я спрашиваю у заведующей, какие Ирен дают таблетки, почему ее не посещает врач и почему у нее грязные ноги и нечесаные волосы, та только твердит: «У нас будет праздник с раками и селедкой, у нас будет праздник с раками и селедкой». Честно говоря, я просто не знаю, что делать. Ни за что не хотела бы оказаться в таком ужасном месте, да еще в период отпусков.
Сикстен сочувственно покивал, но я видела: он, как и все остальные, считает, что меня это не касается. Когда я состарюсь, если, конечно, состарюсь, все будет по-другому. Я перевела взгляд на Свена и Орна, сидевших рядом. Орн то и дело косился на меня, видимо, опасаясь, что я услышу их разговор.
Петра болтала со священником, длинным и тощим, как палка, бледным человеком с лохматой шевелюрой.
— Три волхва, — говорила она, — которые пришли к младенцу Иисусу и принесли дары… На днях вы упомянули о них в своей проповеди. Знаете, что я думаю? Если бы на их месте оказались три мудрые женщины, они не стали бы дарить такие непрактичные вещи, как мирра или ладан, или что там было, а появились бы раньше, чтобы помочь Деве Марии с родами. А потом прибрались бы в стойле. И принесли с собой чистые пеленки и вкусную еду. А потом…
Я не успела дослушать, потому что Орн перебил Петру:
— Хотите, я скажу, что случилось бы потом? Не успели бы они вымыть младенца, как тут же заметили бы, что сандалии у Марии не подходят к тунике, а младенец совершенно не похож на Иосифа, и что осел у них старый и больной, и что сам Иосиф безработный, и что вряд ли им удастся получить обратно тарелку, в которой они принесли еду. А под конец они катались бы по полу от смеха, услышав, что Мария была девственницей, потому что прекрасно знали, какова она, еще со школьных времен.
Священник был в шоке от такого богохульства, но не мог помешать Орну и Петре вступить в жаркий спор. Петра стала наливать всем кофе и резать торты. Гудрун шепнула мне доверительно, что Ирен просто не повезло. Вот если бы она попала в тот дом престарелых, где она, Гудрун, подрабатывала… Там было замечательно. Хотя, тесновато, конечно, да и персонала не хватало, чтобы выводить всех подопечных на прогулку, поэтому старушки все лето проводили взаперти и могли только мечтать о том, чтобы искупаться в озере. Я не заметила особой разницы между домом, где была Ирен, и тем, что описывала Гудрун, кроме, разве что, того, что во втором жили одни старушки.
За кофе Орн рассказал, что марокканцы решили уехать. Язык у него уже слегка заплетался:
— Несмотря на то, что случилось, мне кажется, тут, в деревне, живут хорошие люди, мирные. А ведь раньше она славилась хулиганами и драчунами. Ольрог даже песню написал по этому поводу. «Не ходи в Фриллесос, а не то получишь в нос». Сам я ничего не имею против иностранцев, даже если не понимаю, что они там лопочут на своем языке. И мне плевать, едят они баранину или нет и какому Богу молятся. Я им ничего не говорю и ничего плохого не делаю. Я покупал товары у марокканца и болтал с его ребятишками, но я же не обязан приглашать их к себе в гости? Называй это, как хочешь, Ева, но для меня это и есть толерантность. И того же я жду от других. Чтобы люди принимали тот факт, что в свободное время я общаюсь с кем хочу.
Я не могла не рассмеяться:
— Так ты думаешь, что они должны быть нам благодарны? Благодарны за то, что мы их не трогаем, потому что они нам не мешают? А что, если начнут мешать? Что, если они создадут свои партии, союзы?
Глаза у Орна опасно сузились:
— Ты на что намекаешь? Забыла, что ли, как мы все относились к тебе и Свену все эти годы? Хотя все думали, что…
— Что думали? — резко оборвал его Свен. Он так редко выдает свои эмоции, что эта реплика прозвучала как гром среди ясного неба.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. И все понимают. Что скажете? Разве мы в нашей деревне нетерпимы?
На минуту за столами повисла тишина, потом все начали говорить, перебивая друг друга. Священник, еще не оправившийся от шока после обсуждения волхвов, попытался было подняться, бормоча что-то про прощение. Сикстен кричал, что у кого-то украли мотор из лодки и что пора бы обзавестись сторожем на пристани, потому что среди местных жителей завелся вор. Гудрун воспользовалась случаем и предложила Петре сходить вместе в соседнюю деревню, где будут продавать креветки. А Хольмлунд пробормотал себе под нос, что туристы с палатками в этом году какие-то вялые, не играют в волейбол и не поют песен у костра, как раньше.
Свен и я переглянулись, встали из-за стола и пошли в кухню. Петра догнала нас:
— Не обращай внимания на Орна. Он напился, а вы же сами знаете, какой он, когда напивается…
— На чьей ты стороне, Петра?
— На твоей, Ева. Я всегда была на твоей стороне. А ты на моей.
Я поняла, что верю ей. Мы хотели уйти, но Петра умоляла нас остаться, чтобы не испортить ей праздник «освобождения». Это Орну должно быть стыдно, говорила она. И не стоит обращать на него внимание. И мы сдались.
— Хорошо, мы останемся. Ради тебя.
Мы вышли в сад вместе, улыбнулись, сели за стол и начали болтать. Орн нагнулся к Свену и пробормотал что-то вроде:
— Ты же меня знаешь, Свен. Мы столько лет знакомы.
— Орн раскаивается в своих словах, — сказал мне Свен по дороге домой.
Мы шли сытые и довольные, несмотря на то, что произошло за столом. Я думала, что Петра молодец. Она осмелилась ступить на тонкий канат и сейчас была уже на середине. Оставалось только удержать равновесие:
Она могла бы поучиться у Эрика, которого я зову своим младшеньким. Сейчас ночь, но Эрик не отправился на охоту, как обычно, а устроился на диване напротив меня. Он сидел и смотрел на меня умными зелеными глазами, а потом спрыгнул гибким движением с дивана, чтобы потереться о мои ноги. Я знаю, что верных кошек не существует. Это собаки, когда их хозяин умирает, не отходят от него, пока голод не заставит их вцепиться в руку, когда-то дававшую им корм. Кошки не такие. Они просто ждут.
