Против Чемберлена сплотились серьезные политические силы, и все же на следующий день он победил с результатом 281:200, хотя многие члены парламента от Консервативной партии воздержались или голосовали против. Но даже и тогда были надежды, что Чемберлен останется на Даунинг-стрит, 10, при условии, что возглавит коалицию – а это означало, что предстоит убеждать лидера лейбористов работать под его руководством. Его ждало жестокое разочарование: партия вполне определенно заявила, что она готова войти в правительство во главе с любым консерватором, но только не с Чемберленом. Обстановка накалилась 10 мая, когда войска Гитлера вошли в Голландию, Бельгию, Люксембург и Францию, обозначив новую драматическую фазу войны. В тот же вечер Чемберлен отправился во дворец.
Король принял отставку и признался, что, по его мнению, с премьер-министром обошлись «очень несправедливо» и он «весьма сожалеет» о кризисе. Когда речь зашла о кандидатуре преемника, король определенно высказался в пользу лорда Галифакса, одного из старейших политиков-консерваторов того времени. Галифакс преподносил себя королю едва ли не главным архитектором политики умиротворения с марта 1938 года, когда сменил Энтони Идена на посту министра иностранных дел. Кроме всего прочего, он был еще и личным другом: его семья очень давно служила короне, а король с королевой часто обедали в доме Галифаксов на Итон-сквер. Король даже вручил ему ключ от садовой калитки Букингемского дворца, чтобы тому было удобнее ходить на работу.
Но Чемберлен решительно возразил, что невозможно сделать пэра главой правительства и убедил короля обратить внимание на Уинстона Черчилля, которого, после десятилетия политического забвения в начале войны вернули в правительство на пост первого лорда Адмиралтейства. Это был неоднозначный выбор: Черчилль дважды за свою карьеру менял партийную принадлежность – в 1904 году он перешел от консерваторов к либералам, а через двадцать лет сделал обратный ход – и вызывал очень большие подозрения своим кровожадным настроем. Занимая важный пост в Адмиралтействе, он нес немалую часть ответственности за провал в Норвегии – хотя и он сам, и многие другие очень удивлялись, как ему удалось избежать обвинений, доставшихся Чемберлену. Король, как, пожалуй, и все, видел в Черчилле политического авантюриста, и, когда летом предыдущего года в прессе велась кампания за возвращение его в кабинет, он недвусмысленно дал понять Чемберлену, что категорически против этой идеи. Кроме того, король прекрасно помнил, что во время конституционного кризиса Черчилль поддерживал Эдуарда VIII.
Однако ему не оставалось ничего другого, как воспользоваться советом Чемберлена и вызвать Черчилля во дворец.
Перед тем как начать беседу, король несколько мгновений изучающе и вопросительно смотрел на своего гостя и только потом произнес:
– Полагаю, вы не знаете, для чего я послал за вами.
– Сэр, даже представить себе не могу, – ответил Черчилль шуткой на шутку.
– Я желаю, чтобы вы сформировали правительство
[57].
Встреча убедила короля, что Черчилль «горит желанием исполнять обязанности премьер-министра». Но кое-какие сомнения у него оставались, и на следующий день, 11 мая, он записал в дневнике: «Пока еще не могу думать об Уинстоне как о премьер-министре. Встретил в саду Галифакса и сказал ему: мне жаль, что премьер-министр не он»
[58].
Но, когда период сомнений и колебаний миновал, отношения короля и Черчилля стали крепкими и длились долго. К сентябрю традиционные формальные еженедельные аудиенции премьер-министра у монарха сменились неофициальными ланчами по вторникам, когда они, обходясь без слуг, спокойно обсуждали ход войны; часто к ним присоединялась королева, и тогда беседы выходили далеко за рамки военных тем. В январе следующего года Черчилль написал королю: «Я получаю огромное удовольствие от наших еженедельных ланчей в бедном старом, продырявленном бомбами Букингемском дворце, и оттого, что и в Вас, и в королеве горит пламя, которое никогда и ничем нельзя будет погасить»
[59]. Много лет спустя королева вспоминала свое ощущение, что она делает общее дело с королем, тот «очень хорошо, легко и быстро сошелся» с Черчиллем.
Но все же новый премьер-министр вел себя с королем совсем не так, как его предшественник: Чемберлен не жалел времени на встречи, Черчилль же нередко приезжал поздно, совсем ненадолго и мало чем делился. Леди Гайд, одна из фрейлин королевы, рассказывала личному секретарю Черчилля, Джону Колвиллу:
Без сомнения, король с королевой ценят Уинстона и понимают, что сейчас нет человека, более подходящего на этот пост, но их несколько задевает его бесцеремонность. Им была гораздо приятнее манера Чемберлена регулярно, раз в неделю, приезжать во дворец и обстоятельно, во всех подробностях объяснять положение дел. Уинстон же говорит, что будет в шесть вечера, потом звонит, сообщает, что задержится на полчаса, и наконец ровно в семь торопливо залетает всего на десять минут
[60].
Задним числом жалобы короля кажутся напрасными, ведь на карте стояли само существование и независимость Британии и буквально каждая минута была у Черчилля на счету. Но со временем они притерлись друг к другу, и постепенно король перенес на Черчилля то огромное расположение, которое питал к его предшественнику. Перед Новым годом он записал в дневнике: «Лучшего премьер-министра себе не пожелал бы». Со своей стороны, Черчилль считал знаком особого отличия «честь иметь близкие отношения», которой был удостоен. В определенном смысле он был «отцом нации» и соперничал в этом с королем, однако прекрасно понимал, какую важную роль играет монархия в сплочении не только Соединенного Королевства, но и всей империи, поэтому неустанно восхвалял короля. «Да, Уинстон по-рыцарски предан своему суверену, но в душе он ярый роялист», – заметил Колвилл
[61].
Черчилль немедля принялся за работу, пригласив в правительство Эттли и лидера либералов, сэра Арчибальда Синклера; Чемберлен остался в составе кабинета и возглавил палату общин, став лордом-председателем совета; Галифакс остался министром иностранных дел. Первая же речь, произнесенная премьер-министром в палате общин 13 мая, задала тон всей его работе, и он оказался совершенно противоположным манере Чемберлена: «Я решил обратиться к членам палаты с теми же словами, которые я уже адресовал новому правительству: “Все, что я могу вам предложить, – это кровь, тяжкий труд, слезы и пот”». Политический курс Британии будет состоять в том, чтобы «вести войну на море, суше и в воздухе, собрав в кулак всю мощь и силу, которой наделил нас Господь, самоотверженно бороться против чудовищной тирании, чей скорбный список преступлений против человечества не имеет равных по протяженности за всю мировую историю». Такие решительные заявления быстро сделали Черчилля утешителем и вдохновителем, а решимость достичь победы любой ценой, несмотря ни на что, показала, что у страны появился такой руководитель, который нужен был ей именно в тот момент. Американский журналист Квентин Рейнольдс вспоминал, как посетители паба на Флит-стрит в полной тишине слушали голос Черчилля, раздававшийся из радиоприемника. «Все сосредоточенно смотрели прямо на него, как будто стараясь разглядеть лицо Черчилля»
[62], – писал он.
