Несмотря на эти отдельные случаи, упорные немецкие бомбардировки не слишком нарушали общественный порядок, особенно в рабочих районах, чего очень опасались власти. «Пессимисты предсказывали панику и сумятицу в Ист-Энде, но ничего такого я не заметил, – писал Гарольд Скотт, сопровождавший Черчилля в поездке по Сильвертауну, прибрежной части Ист-Энда, наутро после первых ночных налетов, когда эта территория сильно пострадала. – Улыбки, приветствия и твердость уже показали, что “Лондон выстоит”»
[101]. Возможно, он несколько преувеличил, но непреклонность и решимость действительно определяли настроения в городе.
Беспощадные налеты прибавили дел королю и королеве: блиц становился все яростнее, и они посещали разрушенные районы не только в Лондоне, но и в других городах. Король мог подчас не слишком глубоко судить о политике, но в представлении монархии на публике ему не было равных. Во главе угла стояла непринужденность: в мирное время королевские визиты тщательно планировались и организовывались, короля и королеву неотлучно сопровождали лорды-наместники из аристократических семейств, главы городов и чиновники местных администраций, теперь же они свободно общались с простыми людьми, спрашивали, выслушивали, утешали. «Мне очень понравились они оба, – писал лорд Вултон, министр продовольствия, после того как поездил с парой по разрушенным бомбежками улицам
[102]. – С ними можно было говорить запросто, водить куда угодно, и сами они готовы были поддержать беседу с встречавшими их людьми, без всякой позы и отстраненности». Создавалась неразрывная связь между короной и подданными, почти невозможная в мирное время.
Дела королевы были столь же важны, как и занятия ее мужа, и стали результатом серьезных размышлений о своей новой роли в военное время. Особое внимание уделялось внешнему виду: король неизменно появлялся в форме морского офицера, королева же избегала даже намеков на что-нибудь военное, хотя и стала шефом нескольких женских полков. Вместе с Норманом Хартнеллом, своим личным кутюрье, они решили, что она будет носить светлое, а не темное, чтобы выделяться из толпы, отдавать предпочтение своим излюбленным пастельным розовым, голубым и лиловым тонам, но более сдержанным, «пыльным», чем в мирные годы. «Она хотела насколько возможно передать своим видом утешение, поощрение и сострадание», – вспоминал Хартнелл
[103]. В шляпке, перчатках, на каблуках королева не позволяла себе распускаться; даже противогаз, который она сначала хранила в предписанной правилами сумке цвета хаки, вскоре перекочевал в шикарный бархатный мешочек работы того же Хартнелла. Для нее было самоочевидно: в этих невеселых обстоятельствах она должна быть при параде. Когда какой-то нервный придворный собрался с духом и спросил, правильно ли так красиво одеваться, посещая разрушенные бомбардировкой районы, королева парировала: «Когда простые люди приходят ко мне на встречу, они надевают свои лучшие костюмы»
[104]. Элегантный стиль, неподдельная теплота, всегдашняя готовность помочь фотографам сделать нужные им снимки сделали ее воплощением того, что Вултон назвал «практическим состраданием».
Связь королевской пары с народом стала еще крепче после нескольких немецких ударов по Букингемскому дворцу; впервые это случилось 8 сентября, когда бомба замедленного действия упала на его северную сторону. На следующее утро Георг, как обычно, работал в своем кабинете прямо над тем местом, где она лежала, и понятия не имел, сколько взрывчатки находится под ним. Бомба взорвалась именно в ту единственную ночь, которую король с королевой провели не во дворце, а в Виндзоре. Обошлось без жертв, и здание пострадало не очень сильно, только во всех окнах – в том числе и в королевских покоях – вылетели стекла да кое-где обвалились потолки.
В следующие несколько дней король с королевой посетили Ист-Энд, чтобы своими глазами посмотреть на разрушения и чтобы люди посмотрели на них. Пара осторожно шла среди развалин, а местные жители тепло приветствовали ее. Тяжелые картины произвели огромное впечатление на обоих. «Мы увидели лишь небольшую часть ужасающих разрушений в Восточном Лондоне, говорили с людьми, которые бесстрашно смотрят в лицо опасностям, – написал король своей матери
[105]. – [Они] очень радовались встрече с нами, хотя некоторые спаслись просто чудом».
Утром 13 сентября чудом остались в живых уже король с королевой. Не успели они прибыть из Виндзора в Букингемский дворец, как из низкой облачности вынырнул немецкий бомбардировщик и пролетел строго вдоль улицы Мэлл, явно целясь в здание. Королевская пара находилась в маленькой верхней гостиной; королева как раз вынимала ресницу из глаза мужа, и к ним вошел Хардинг с пачкой бумаг. «Вдруг прямо над нами загудел самолет, и мы увидели, как две бомбы пролетают на фоне противоположной стороны дворца, услышали два оглушительных разрыва, когда они упали во внутреннем дворе, ярдах в тридцати, – записал король в дневнике. – Мы переглянулись и мигом выскочили в коридор. Это произошло за несколько секунд. Потом мы удивлялись, что все остались живы»
[106].
Один из ударов приняла на себя часовня: были ранены три человека, работавшие в цехе внизу, и, хотя первую помощь им оказали быстро, один все-таки умер от ран. Это страшно потрясло короля. «Ужасное событие, не хочу, чтобы такое повторилось, – писал он. – И бесспорно, урок на будущее: при малейшей опасности идти в укрытие, но при этом следить за собой, чтобы не слишком поддаваться этому искушению». Неделю спустя он все еще окончательно не пришел в себя. «В понедельник и вторник очень не нравилось сидеть в своей комнате. Поймал себя на том, что не мог читать, как-то позорно суетился и все посматривал в окно»
[107].
Ближе к вечеру того же дня, пообедав в своем убежище, король с королевой снова отправились в Ист-Энд. Там они увидели страшные разрушения. Пожалуй, самыми ужасными оказались последствия обстрела начальной школы на Агата-стрит в районе Каннингтон; в ночь на 10 сентября там ждали эвакуации 500 человек, оставшихся без жилья, и в нее попала бомба. Здание обрушилось прямо на людей; когда король с королевой прибыли на место, примерно 200 человек еще находились под обломками. «Развалины ужасны, – писала королева королеве Марии. – Я чувствовала себя как в городе мертвых… На меня очень действует зрелище страшных, бессмысленных разрушений; по-моему, я переживаю гораздо больше, чем если бы бомбили меня саму». Свое письмо она закончила постскриптумом: «Старый добрый Букингемский дворец пока стоит, и это самое главное»
[108]. Супругов радостно приветствовали. «Мы заметили королеву и просто воспряли духом, – через много лет вспоминал местный житель Билл Бартли
[109]. – Когда она ходила по развалинам, воздушный налет еще не закончился. Я всегда был о ней самого высокого мнения. В ней нет ничего помпезного. Помню, как она обнимала и утешала людей, перепачканных кровью и сажей. Я чувствую, что она знала, каково нам жилось. Она умела говорить, умела слушать, но, главное, ей было не все равно. Когда несчастные люди рассказывали ей что-нибудь душераздирающее, по лицу у нее катились слезы».
