На следующий день репортажи об обстреле дворца были на первых страницах всех газет; однако о том, что король с королевой чуть не погибли, сообщили только в самом конце войны. Даже Уинстон Черчилль утверждал, что ничего не знал. «Если бы окна были закрыты, а не открыты, осколки стекла полетели бы прямо в лица королю и королеве, причинив много вреда, – писал он. – Они не стали поднимать из-за этого ни малейшей шумихи, так что даже я… далеко не сразу осознал, что произошло»
[110].
На следующий день после налета Лог писал королю:
Я пользовался громадной привилегией написать Вам множество писем, но никогда еще не писал, от всего сердца благодаря Всевышнего, что Он отвел дерзкое покушение на Вашу жизнь.
Казалось, в своей бесчеловечности немцы уже не смогут зайти дальше, но они плохо осведомлены о настроениях короля и его подданных, если воображают, что такой удар поколеблет нашу твердую решимость покончить счеты с этой ужасной комбинацией, грозящей всему миру.
У меня пока затишье, потому что пациенты не могут приезжать из-за вечных воздушных тревог, а я не могу винить их за нежелание ехать в Лондон. Три раза в неделю я дежурю по ночам в группе наблюдения. Миртл изо всех сил помогает австралийским солдатам в Доме Австралии. Мне хотелось бы, чтобы королева знала, как все мы счастливы, что она цела и невредима. Очень надеюсь, что получу привилегию присутствовать на трансляции, когда темой речи Вашего величества станет торжество мира.
Через четыре дня Ласеллз ответил Логу и поблагодарил за выражение сочувствия, которое король с королевой высоко оценили. «И. в. [их величества] спокойно это пережили. Надеюсь, Вам хотя бы иногда выпадает время для сна», – добавил Ласеллз.
Через несколько недель и Логи чуть было не расстались с жизнью. Лайонел написал родственникам в Аделаиду, что в начале октября «посреди ночи бомба упала в рощу соседа и наделала дел: теперь в его доме нельзя жить, я лишился каминных труб, шиферной крыши как не бывало, в одной из ванных комнат по стенам пошли трещины, обрушился потолок, и, само собой, в мелких переплетах вылетело множество стекол»
[111].
У бомбардировки дворца и других мест Вест-Энда был, однако, и один положительный результат – влияние на общественные настроения. За день до второго налета Николсон записал в дневнике: «Всех волнует, что творится в Ист-Энде, где сейчас очень много горя; даже короля с королевой, говорят, встретили на днях недовольным гудением, когда они посещали места разрушений»
[112]. Одна лондонская домохозяйка из Кенсингтона, которую бомба дважды выгоняла из собственного дома, сказала так: «Чего же им не разгуливать по развалинам и не говорить, как они страдают за нас душой и как они нам сочувствуют? Ведь потом им есть куда вернуться и сесть перед камином: домов-то у них аж шесть!»
[113]
Теперь же королевская пара, как и ее подданные, оказалась на волосок от опасности, и королева произнесла то, что в войну цитировали очень часто: она даже рада, что бомбили дворец, потому что теперь может «с чистой совестью смотреть в глаза Ист-Энду», и это чувство еще усиливалось тем, как тепло их встречали простые люди. Король испытывал то же самое и писал в дневнике: «Чувствую, что наши поездки в разбомбленные районы Лондона помогают тем, кто лишился родных, близких, жилья… мы оба ощутили, как связаны с ними теперь, когда бомбы падают не только на их дома, но и на Букингемский дворец, и никто не защищен от опасности»
[114]. Маунтбеттен писал королю: «Если Геринг понял, какие глубокие чувства бомбардировка Букингемского дворца вызвала во всей империи и в Америке, ему хорошо бы посоветовать: пусть прикажет своим головорезам держаться подальше»
[115].
Это подтвердила и организация Mass-Observation, которая, помимо прочего, отслеживала реакцию посетителей кинотеатров на сюжеты выпусков новостей с участием публичных фигур. «После бомбардировки Букингемского дворца популярность короля выросла: если в начале войны аплодисментами сопровождалось одно из семи его появлений на экране, то теперь, после бомбардировок, – одно из трех», – сообщала она
[116]. В докладе от 6 октября отмечалось, что в кинотеатре «Гомон» (Gaumont) аплодисменты после одной из речей короля длились семнадцать секунд; дольше там еще никого не приветствовали. «Теперь хлопают королю не столько как человеку, сколько как символу страны», – записал наблюдатель мистер Ингленд
[117]. Газеты, после отречения старательно превозносившие монархию, тоже вносили свой вклад и часто преувеличивали количество людей, встречавших королевскую пару, которая, по соображениям безопасности, обычно прибывала без предупреждения. «Король с королевой приезжали к нам в Ливерпуль в среду, – писал один экспедитор, – но без всякого объявления, поэтому их мало кто видел. Вчера я разговаривал по телефону с другом, и он сказал, что они потом были в Ланкастере, но и там их никто не ждал и поэтому почти никто не приветствовал. А вчера вечером по радио объявили, что толпы [в обоих городах] были так велики, что их машина тащилась черепашьим шагом. Кто-то из нас, значит, неправ»
[118].
И все же нет сомнений, что поездки короля и королевы по стране воздействовали на людей – особенно когда королевская пара буквально возникала на пороге. В Портсмуте они попросили привести их к женщине, которую попадания бомб лишили уже двух домов, и теперь она ютилась уже в третьем. Детектив постучал, и дверь открыла женщина с ребенком на руках.
– Мы слышали, что у вас стряслось, – начала королева. – Можно зайти, поговорить с вами? Мы с королем очень хотели бы утешить вас и узнать, что случилось.
Женщина, видимо сомневаясь, кто пришел к ней, все же впустила нежданных гостей.
– Я так понимаю, что это ваш третий дом, – сказал король.
– Верно, – ответила женщина. – Из одного он выжил нас огнем, из другого – водой, но отсюда уже ничем не выживет
[119].
